Степан рванул за конец бечевки. Мужичок охнул, подхватил сползающие порты и попятился. При помощи топора распорол холстину, завязал узел, как советовал Степан.
– А вы чего ржете?.. – прикрикнул Белбородко, поняв, что ему нужно добыть еще по крайней мере два таких же «пояса». – Бечевы сюда, живо. – Зрителям предложение не понравилось, но противиться они не осмелились.
Белбородко срастил веревки морским узлом. Продел один конец в отверстие на рукояти. На другом конце сделал петельку, просунул в нее правую кисть, собрал бечеву, поднял молот.
Хазарин был недалече, но все ж, чтобы выйти на прицельную дальность броска, пришлось продираться сквозь изрядную толпу.
– Расступись, православныя! – взревел Степан, сразу же вспомнив, что никакие они не православные, а самые настоящие язычники. Однако мужики поняли – шарахнулись в стороны. Степан схватил молот двумя руками и принялся вращаться вместе с ним:
– Держи подарочек! – Он резко остановился и, качнувшись вперед, отпустил рукоять.
Хазарин повернул голову и, увидев летящий прямо на него молот, дернулся, пытаясь уклониться. Не удалось. Молот врезался в него, вышиб из седла и отлетел на землю. Белбородко потянул за веревочку, молот прополз меж конских ног и вернулся к нему.
– Кончай татя! – взревел чей-то бас.
Толпа тут же захлестнула хазарина. Взметнулись топоры, раздался короткий крик…
«Ежели бы в меня такой снаряд угодил, – подумал Степан, – я бы уже не вскрикивал. Потеряло здоровье человечество. Закономерный итог цивилизации».
– Объявляю благодарность, – хмыкнул Степан, глядя на орудие труда и убийства. – Считай, что заслужил зарубку.
Он схватил молот и рысью побежал к следующему всаднику:
– Расступись!
Завертелся волчком, ускоряясь. Бросок. Всадник с грохотом распластался на земле, пополз, пытаясь дотянуться до сабли…
До Женевской конвенции было еще далеко, посему с ранеными ворогами поступали просто – топором по голове, и весь гуманизм. Тощий мужичок с волосатой грудью быстрее других подскочил к хазарину, размахнулся и… разом прекратил все его мучения. Обернулся на своих:
– Был тать, да весь вышел!
Плотный с бородой а-ля Лев Толстой мужик, вооруженный длинной рогатиной, выдвинулся вперед:
– Ить, еще скажи, сам его завалил!
– Дык, уж не ты ли, Аксен?
– Общество, – солидно сказал обладатель бороды. – Значит, и добыча на всех.
– Ить, обчество! – скривился худощавый. – Да где ентое обчество было, покудова я животом рисковал?
– Знаем мы твои повадки, – гнул свое «толстовец», – как татя заловим, обесхвостим, так ты и вылезаешь, будто без тебя не управились бы, и баламутить начинаешь.
– От ты!
– Не гневи общество, Дементий, не гневи… Чай, пригодится…
Похоже, «братья славяне» уверились в победе. Оно, конечно, льстит самолюбию, но не рановато ли добычу делить? Да и он, Степан, кажется, принимал некоторое участие… Он подошел к поверженному хазарину, обозрел ополчение, стоящее полукругом:
– Татей будем бить али как?!
Мужики хмуро молчали. Степан повторил вопрос.
– Мы, колдун, своих уж побили, – раздался угрюмый голос, – пущай теперя вон те своих учат. – Мужик показал на соседний «островок» людинов.
От такого ответа Белбородко слегка опешил. Стало быть, малодушие разобрало, моя хата с краю… Вряд ли можно осуждать за робость людей, которые только что чудом избежали смерти. Но тем, кто сражается в полустрелище отсюда, от этого не легче. Им ведь тоже помирать неохота.
«Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. Придется вспоминать опыт заградотрядов времен НКВД».
– А ну, за мной! – негромко, но так, чтобы все слышали, скомандовал Степан. – Не то прокляну вас, детей ваших, жен ваших, скот и посевы… С голоду пухнуть будете! Мышей полчища напущу, запасы пожрут те полчища, мор напущу, нежить из болот выпущу, птиц научу щепы пылающие на дымы ваши носить, сгинете, аки не было вас. Мое слово верное, нерушимое. – Классическая концовка «во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь» в данном случае явно не подходила, Степан на мгновение запнулся. – Ибо сказано: человек человеку – друг, товарищ и брат.
Мужики засопели.
– Сжечь тебя надо было, – послышался сдавленный шепот, – теперя бед не оберешься.
«Эх, перегнул палку, – подумал Степан, – убил любовь в народных массах, можно сказать, на корню. Ну, не беда, взрастим новое деревце».
Не пускаясь в дискуссию, он подхватил молот и бросился к тающему на глазах человеческому островку. За спиной вскоре послышался топот нескольких десятков ног. Полезное дело – колдовство.
Мирное поле за краткий миг преобразилось – там, где еще недавно сохли на ветру спаленные солнцем травы, плотной стеной теперь стояла пыль. Недалеко от берега застыло обезглавленное тело какого-то хазарина, вода окрасилась кровью. Лошадь без седока, опустив морду в красную реку, жадно пила, то и дело фыркая и тряся шеей, отгоняя навязчивых слепней…
Слева рубился Радож, справа – Власий, чуть поодаль – Антип. Дальше начиналась какая-то каша. Островерхие шлемы, вспышки клинков, крики, конское ржание. Где свои, где чужие – не разобрать.
Зеленоглазый хазарин в островерхом шлеме с бармицей, но без личины, в добротном кольчужном доспехе, с железными пластинами на груди, умело прикрываясь щитом, налетел на Любомира. Сотник отбил легкую саблю, пронесся мимо, развернул коня. Пегий всхрапнул, поворотился в сторону. Любомир посмотрел вниз и стиснул зубы – рядом с копытами распластался вой из засадного отряда. Копье витязя воткнулось в землю неподалеку. Любомир дотянулся до ратовища, выдернул его и вдавил пятки в бока пегого, помчался на хазарина, заходя чуть сбоку, чтобы кони не зашиблись насмерть.
Хазарин не успел развернуть щит, и острый длинный наконечник вошел на всю длину в тело. Любомир рванул на себя, вытащил окровавленное жало и пустил коня медленной рысью, продвигаясь в глубь сечи. Поравнялся с Антипом, который, управившись с копченым, отирал лоб.
– Шустрые, что твои ерши, – сплюнул вой, – пока угомонишь, семь потов сойдет, как в бане пропарился.
– Жар костей не ломит, – усмехнулся Любомир.
Антип с ненавистью взглянул на солнце, размазал тыльной стороной ладони крупные блестящие капли.
– Н-но, пошла! – помчался на хазарина.
Любомир огляделся. В окружении высилось десятка два татей. Потаяло хазарское воинство. Теперь на каждого чужака приходилось по два своих воя – в сече благородству не место, кто выжил, тому и почет.
Сзади тоже слышались звуки битвы. Любомир обернулся. В половине стрелища от основной сечи Радож и Кудряш бились сразу с шестью «сынами тархана». Видимо, малый отряд решил ретироваться, да не вышло, завязли.
Любомир развернул скакуна, кинулся на подмогу. От хазарского отряда отделился всадник, поскакал навстречу… «Не успеть, срубят Радожа с Кудряшом», – пронеслось в голове Любомира, и тиун сшибся со степняком.
Обида и злость пьянили Кудряша почище хмельного меда. Хазары наседали на него и Радожа со всех сторон, а он ничего не мог сделать. Радож, понятно, вой старый, не дюже сноровистый, ему бы увернуться от клинка, и ладно, но Кудряш-то парень справный, силушкой и воинской сметкой не обиженный…
На парня навалились трое, все без личин и все на одно лицо – глаза черные, губы толстые, будто
