– Да, Дориан, мне кажется, вы правы, – с расстановкой отозвался Холлуорд.
– А сегодня вы с ней виделись? – спросил лорд Генри.
Дориан Грей покачал головой.
– Я оставил ее в Арденнских лесах – и встречу снова в одном из садов Вероны.
Лорд Генри в задумчивости отхлебнул глоток шампанского.
– А когда же именно вы заговорили с нею о браке, Дориан? И что она ответила? Или вы уже не помните?
– Дорогой мой, я не делал ей официального предложения, потому что для меня это был не деловой разговор. Я сказал, что люблю ее, а она ответила, что недостойна быть моей женой. Недостойна! Господи, да для меня весь мир – ничто в сравнении с ней!
– Женщины в высшей степени практичный народ, – пробормотал лорд Генри. – Они много практичнее нас. Мужчина в такие моменты частенько забывает поговорить о браке, а женщина всегда помнит об этом…
Холлуорд жестом остановил его.
– Перестань, Гарри, ты обижаешь Дориана. Он не такой, как другие, он слишком благороден, чтобы сделать женщину несчастной.
Лорд Генри посмотрел через стол на Дориана.
– Дориан на меня никогда не сердится, – возразил он. – Я задал ему этот вопрос из самого лучшего побуждения, единственного, которое оправдывает какие бы то ни было вопросы: из простого любопытства. Хотел проверить свое наблюдение, что обычно не мужчина женщине, а она ему делает предложение. Только в буржуазных кругах бывает иначе. Но буржуазия ведь отстала от века.
Дориан Грей рассмеялся и покачал головой.
– Вы неисправимы, Гарри, но сердиться на вас невозможно. Когда увидите Сибилу Вэйн, вы поймете, что обидеть ее способен только негодяй, человек без сердца. Я не понимаю, как можно позорить ту, кого любишь. Я люблю Сибилу – и хотел бы поставить ее на золотой пьедестал, видеть весь мир у ног моей любимой. Что такое брак? Нерушимый обет. Вам это смешно? Не смейтесь, Гарри! Именно такой обет хочу я дать. Доверие Сибилы обязывает меня быть честным, ее вера в меня делает меня лучше! Когда Сибила со мной, я стыжусь всего того, чему вы, Гарри, научили меня, и становлюсь совсем другим. Да, при одном прикосновении ее руки я забываю вас и ваши увлекательные, но отравляющие и неверные теории.
– Какие именно? – спросил лорд Генри, принимаясь за салат.
– Ну, о жизни, о любви, о наслаждении. Вообще все ваши теории, Гарри.
– Единственное, что стоит возвести в теорию, это наслаждение, – медленно произнес лорд Генри своим мелодичным голосом. – Но, к сожалению, теорию наслаждения я не вправе приписывать себе. Автор ее не я, а Природа. Наслаждение – тот пробный камень, которым она испытывает человека, и знак ее благословения. Когда человек счастлив, он всегда хорош. Но не всегда хорошие люди бывают счастливы.
– А кого ты называешь хорошим? – воскликнул Бэзил Холлуорд.
– Да, – подхватил и Дориан, откинувшись на спинку стула и глядя на лорда Генри поверх пышного букета пурпурных ирисов, стоявшего посреди стола. – Кто, по-вашему, хорош, Гарри?
– Быть хорошим – значит жить в согласии с самим собой, – пояснил лорд Генри, обхватив ножку бокала тонкими белыми пальцами. – А кто принужден жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой. Своя жизнь – вот что самое главное. Филистеры или пуритане могут, если им угодно, навязывать другим свои нравственные правила, но я утверждаю, что вмешиваться в жизнь наших ближних – вовсе не наше дело. Притом у индивидуализма, несомненно, более высокие цели. Современная мораль требует от нас, чтобы мы разделяли общепринятые понятия своей эпохи. Я же полагаю, что культурному человеку покорно принимать мерило своего времени ни в коем случае не следует, – это грубейшая форма безнравственности.
– Но согласись, Гарри, жизнь только для себя покупается слишком дорогой ценой, – заметил художник.
– Да, в нынешние времена за все приходится платить слишком дорого. Пожалуй, трагедия бедняков – в том, что только самоотречение им по средствам. Красивые грехи, как и красивые вещи, – привилегия богатых.
– За жизнь для себя расплачиваешься не деньгами, а другим.
– Чем же еще, Бэзил?
– Ну, мне кажется, угрызениями совести, страданиями… сознанием своего морального падения.
Лорд Генри пожал плечами.
– Милый мой, средневековое искусство великолепно, но средневековые чувства и представления устарели. Конечно, для литературы они годятся, – но ведь для романа вообще годится только то, что в жизни уже вышло из употребления. Поверь, культурный человек никогда не раскаивается в том, что предавался наслаждениям, а человек некультурный не знает, что такое наслаждение.
– Я теперь знаю, что такое наслаждение, – воскликнул Дориан Грей. – Это – обожать кого-нибудь.
– Конечно, лучше обожать, чем быть предметом обожания, – отозвался лорд Генри, выбирая себе фрукты. – Терпеть чье-то обожание – это скучно и тягостно. Женщины относятся к нам, мужчинам, так же, как человечество – к своим богам: они нам поклоняются – и надоедают, постоянно требуя чего-то.
– По-моему, они требуют лишь того, что первые дарят нам, – сказал Дориан тихо и серьезно. – Они пробуждают в нас Любовь и вправе ждать ее от нас.
– Вот это совершенно верно, Дориан! – воскликнул Холлуорд.
– Есть ли что абсолютно верное на свете? – возразил лорд Генри.
– Да, есть, Гарри, – сказал Дориан Грей. – Вы же не станете отрицать, что женщины отдают мужчинам самое драгоценное в жизни.
– Возможно, – согласился лорд Генри со вздохом. – Но они неизменно требуют его обратно – и все самой мелкой монетой. В том-то и горе! Как сказал один остроумный француз, женщины вдохновляют нас на великие дела, но вечно мешают нам их творить.
– Гарри, вы несносный циник. Право, не понимаю, за что я вас так люблю!
– Вы всегда будете меня любить, Дориан… Кофе хотите, друзья?.. Принесите нам кофе, fine-champagne[9] и папиросы… Впрочем, папирос не нужно: у меня есть, Бэзил, я не дам тебе курить сигары, возьми папиросу! Папиросы – это совершеннейший вид высшего наслаждения, тонкого и острого, но оставляющего нас неудовлетворенными. Чего еще желать?.. Да, Дориан, вы всегда будете любить меня. В ваших глазах я – воплощение всех грехов, которые у вас не хватает смелости совершить.
– Вздор вы говорите, Гарри! – воскликнул молодой человек, зажигая папиросу от серебряного огнедышащего дракона, которого лакей поставил на стол. – Едемте-ка лучше в театр. Когда вы увидите Сибилу на сцене, жизнь представится вам совсем иной. Она
