Они дружили уже пятнадцать лет. Даже в таком плавильном котле, как Сан-Франциско, Херб оставался единственным в своем роде. Он знал всех. Хиппи. Рыбаков. Геев. Радикалов. Яппи. Технарей. В восьмидесятые он четыре срока просидел в городском совете, но, насколько помнил Фрост, все это время рисовал замысловатые пешеходные иллюзии в разных местах города. Его приглашали на «Вечернее шоу» и «Доброе утро, Америка» и сняли в десятке фильмов, где действие происходило в Сан-Франциско.
– Пару дней назад я закупался в фургончике у твоего брата, – сказал Херб, гладя Шака. – Похоже, дела у него идут неплохо.
– Это так. Дуэйну нравится его работа. Он рад, что сбежал из традиционных кухонь.
– А твои родители? Как они?
– Наслаждаются Аризоной. Купили мототележку для гольфа – ее вид меня дико шокирует.
– Ну а у меня слишком высокий порог шокирования, – хмыкнул Херб. – Ты говоришь с человеком, который однажды был оштрафован за езду на сигвее[6] по трассе сто один. А вообще тебе, наверное, без них одиноко.
– Я понимаю, почему они переехали, – сказал Фрост. – Слишком много воспоминаний.
Он подумал о Франческе Штейн и понял, что все в жизни сводится к воспоминаниям. Хорошее. Плохое. Реальное. Воображаемое. Собрать все вместе – и вот вам личность. Согласился бы кто-нибудь все это изменить? Интересно, спросил себя Истон, предпочли бы родители, если б смогли стереть из памяти ту ночь шестилетней давности? Ночь, когда он был вынужден сообщить им о Кейти…
– Так в чем дело, Фрост? – спросил Херб. – Обычно ты субботним утром держишься подальше от туристов. Как я понимаю, это означает, что тебе нужна моя помощь.
– Да, нужна, – ответил полицейский.
Он часто советовался с Хербом, так как у того имелись источники информации обо всех выдающихся людях города, а еще он был знаком с большей частью обитателей улиц. Художник вел ежедневный блог о жизни Сан-Франциско, и в круг его читателей входили журналисты и политики.
– Доктор Франческа Штейн, – продолжил Фрост. – Знаешь ее?
– О да. Повелитель памяти.
– Именно она.
– Что ты хочешь знать? – спросил Херб. – Она милая, но за ласковым взглядом чувствуется сталь.
– Ее практика законна? Все эти игры с памятью кажутся мне мошенничеством. Неужели можно стереть воспоминания у кого-то в голове? Или создать воспоминание о том, чего не было?
– Думаешь, такое случается только в романах Майкла Крайтона?
– Честно? Да.
– Сомневаюсь, Фрост. Чем старше я становлюсь, тем сильнее убеждаюсь в том, что воспоминания – это как мои иллюзии. Выглядят очень реально, но являются не чем иным, как вымыслом. Я помню то, что точно было фальшивым, и забываю то, что на самом деле произошло. Я говорил кое с кем, кто проходил лечение у доктора Штейн. Один из почитаемых политиков нашего города. Будучи подростком, он на машине сбил пешехода, и через много лет после случившегося его начали мучить кошмары. Доктор Штейн поработала с ним. Он все еще помнит, что случившееся имело место, но не помнит, как именно все случилось. Хорошо ли это? Не знаю, однако такое вполне реально. И его кошмары прошли.
– Никто не заставит меня забыть, как я обнаружил тело Кейти.
– Это ты так считаешь, – сказал Херб, – но я бы не был так уверен. Именно тем, что воспоминание можно изменить, и объясняется несокрушимое нежелание ученых заниматься этим. Они обвиняют доктора Штейн в том, что она открыла ящик Пандоры. Я склонен согласиться с ними, даже несмотря на то, что в шестидесятые у меня было очень изменчивое представление о реальности.
Херб обратил внимание на вихрастого светловолосого мальчика, стоявшего пред ними на нижней ступеньке. На вид малышу было лет шесть.
– Чем могу быть вам полезен, молодой человек? – раскатистым голосом произнес Херб. Он умел ладить с детьми.
– А это настоящее? – спросил мальчик, указывая на трехмерное изображение горы Хуашань.
– Похоже на настоящее? – поинтересовался Херб.
– Ага.
– Значит, настоящее.
Мальчик задумался. Он оглянулся на картину.
– А я думаю, что не настоящее. Это подделка.
– Есть только один способ выяснить это, – сказал Херб. – Вы должны пройти по тропе, молодой человек.
Мальчишка сложил на груди руки и, широко шагая, вернулся к иллюзии, при этом то и дело оглядываясь на Херба, как бы проверяя, не шутит ли тот. Он поставил одну ногу на картину и сразу же убрал ее, затем, бросив последний взгляд на художника, прыгнул в ее центр. Когда его ноги коснулись бетона, он обернулся. На его лице сияла широченная улыбка. Херб подмигнул ему.
– Так почему ты спрашиваешь о ней? – спросил он у Фроста. – Ведь не думаешь же ты идти к доктору Штейн? Ну, из-за Кейти?
– Нет.
– Тогда зачем? Что-то случилось?
– Две ее пациентки покончили с собой при странных обстоятельствах.
Херб помрачнел:
– Та девушка на мосту?
Фрост кивнул. Он поймал себя на том, что тихонько насвистывает какой-то мотив.
– В том числе.
– Ты пытаешься сделать доктора Штейн уголовно ответственной? – спросил Херб. – Желаю удачи, но дело затянется. Сомневаюсь, что окружной прокурор примет его к рассмотрению.
– Я просто хочу выяснить, что произошло на самом деле.
– Ну… должен признаться, я предубежден против доктора Штейн.
– О? И почему же?
– Помнишь прошлое лето? Ту студентку из Университета Сан-Франциско, которую убили в ее квартире недалеко от Бальбоа-Парк? Ее звали Мерилин Сомерс. Семь ножевых ранений.
Фрост задумался, наморщив лоб.
– Помню. Но то дело вела Джесс Салседа, не я.
– А что насчет имени Даррен Ньюман? – спросил Херб.
– Ньюмана подозревали в этом убийстве, но обвинения ему не предъявляли. Джесс нашла кого-то еще, у кого совпал анализ ДНК, и парня признали виновным. Он утверждал, что был пьян и не помнит ничего из событий той ночи.
Херб кивнул. Шак нетерпеливо пихнул его руку и, когда тот не откликнулся на его требование и не стал чесать его за ухом, перебрался на плечо Фроста. Вытянув шею и подняв голову, он принюхивался к морскому воздуху.
– Тебе известно, что я состою в правлении Союза против насилия по отношению к женщинам, а?
– Конечно.
– Так вот, Даррен Ньюман был у нас на примете несколько лет, – продолжал Херб. – Женщины стали писать на него жалобы вскоре после того, как он с родителями переехал в область Залива из Колорадо. На грубое обращение. На оскорбление. На изнасилование. Однажды я встретился с ним, чтобы понять, что он собой представляет. Ньюман – социопат. Хитрый, обаятельный и абсолютно аморальный.
– Я помню, что за Ньюманом числились какие-то уголовные преступления, но срок он ни разу не отбыл.
– Верно, его родители – миллиардеры с венчурным капиталом. Они откупались от жертв. Никто из потерпевших не писал заявление. А потом, примерно полтора года назад, Ньюман встречался с племянницей одного из членов нашего правления и изнасиловал ее. Его родители попытались откупиться, однако потерпевшая
