Раньше мы почти каждое лето ездили к тете Наде. Старались подгадать, когда потеплеет вода в реке, поспеет ягода. Вечером около дома останавливался трактор, дядя Федя выпрыгивал из него, нетвердой походкой шел во двор, забрасывая назад рыжие кудлатые волосы. Тетя Надя, казалось, чуяла его за версту, спускалась с крыльца, толкала мужа к бочке и окунала в воду. Дядя Федя не сопротивлялся. Он вздергивал свою похожую на мочалку голову, бодал тетю Надю в живот, хватал за плечи крепкими, как грабли, пальцами.
– Старый дуралей, нализался и рад, – беззлобно ругалась тетка. – Детей бы постеснялся.
– Кто, в конце концов, хозяин! – вскрикивал дядя Федя и дико таращил глаза, но никто его не боялся. Ребятишки были уже рядом, лезли к отцу в карманы, они знали, он обязательно что-нибудь принес для них.
Он отталкивал тетю Надю и, широко растопырив руки, будто загоняя цыплят, шел на ребятишек. Ребятишки весело повизгивали, разбегались во все стороны. Обычно он целился в нашу Веру. Поймав, подхватывая на руки, целовал куда попало. «Уронишь, Федор, отпусти», – охала тетя Надя.
В Тулюшку приехали поздно. В поселке стоял туман. Я вылез на перекрестке, машина тронулась дальше, на станцию. По улице шел, едва угадывая дорогу. Было тихо, даже собаки не лаяли. Раньше мы в поселок приезжали с другой стороны – от железной дороги, тут и немудрено было заблудиться.
Дом был темный, там уже спали. Я осторожно постучал в ставень. Через несколько секунд услышал в доме шаги, загорелся свет в кухне. Кто-то вышел во двор, открыл калитку:
– Степан, ты откуда? – удивленно воскликнула тетя Надя.
– Долго рассказывать, – засмеялся я.
– Пошли скорее в дом.
Она пропустила меня вперед, я видел, что валенки у нее надеты на босу ногу.
– Наташка спит. Набегались они, сегодня ее ребятишки в кино водили. Разговоров!
У тети Нади голос дрожал от радости, рвался, она забежала вперед, открыла в сенях дверь.
– Я думаю, кто это? Федор, так он не стучит, сам открывает.
В избе сбросила тулуп, заметалась по кухне, выставляя с печи на стол кастрюли.
Я подошел к столу, положил сверток, развернул его.
– А у нас были такие, – мельком взглянула она на апельсины. – Федор целую сумку покупал. Ребятишки съели, а корочки я собрала и настойку поставила. Хочешь настойки?
Она полезла на печь, вытащила завернутую тряпкой бутыль. Я шепотом попросил подождать и прошел в спальню. Наташка спала в качалке, прижимая куклу. На широкой кровати рядом другие ребятишки. На полу разбросаны игрушки, книги. Наташка заворочалась во сне, кукла проскочила сквозь решетку, упала. Я посмотрел на сестренку, она не проснулась. Но через несколько секунд лицо у нее обиженно сморщилось, она стала торопливо шарить вокруг ручонкой. Я поднял куклу, положил рядом, она нащупала ее и снова задышала ровно, спокойно.
Тетя Надя уже налила настойки, нарезала сала, огурцов.
– Ой, совсем забыла, – заглянула она в детскую комнату, – Вера посылку прислала: платье Наташе, валеночки, куклу. Та с ней теперь не расстается. Все описала: как вы к Владимиру ходили и как квартиру искали. Просто молодец девочка. От тебя письма не дождешься. Наташа поначалу плакала. Забьется в угол и сидит молча, а когда посылку принесли, она выхватила куклу, гладит по волосам – это, говорит, мне мама послала. Я уж разубеждать не стала.
Тетя Надя отвернулась от меня, ладонью утерла глаза.
– Через два дня сорок дней будет, надо помянуть. Ты останешься?
– Нет, я сегодня же обратно. Завтра утром у нас полеты.
– Ты не беспокойся, – снова заговорила тетя Надя. – Федор любит ее, балует, он в последнее время и выпивать перестал.
* * *В субботу, когда мы по обыкновению сидели на вышке и ждали вечерних пассажиров, к нам заглянул начальник аэропорта, поманил меня пальцем.
– Сейчас из города звонили, – тревожно поблескивая темными птичьими глазами, сообщил он. – Говорят, твой брат утром ушел в школу и не вернулся.
– Как, когда ушел?
– Вроде сегодня, – наморщил лоб Елисеев. – Хозяйка звонила, но я не разобрал, плохо слышно было.
– Опять где-то загулял, – скрывая возникшее беспокойство, буркнул я.
– Верно, я тоже так подумал, – согласился со мной Елисеев. – Из мухи слона делают.
Он еще немного потоптался на вышке, мы поговорили о том о сем, затем он ушел к себе.
«Может, забрел куда-нибудь», – вновь подумал я о брате. Такое у него замечалось и раньше. Не сказав никому ни слова, не предупредив, уйдет куда-нибудь, заиграется, а дома мать с ума сходит. А мы в это время ищем его по всему поселку. Дальше – больше: к розыску присоединяются друзья, знакомые, брата ищут в овраге, на речке. К вечеру, когда розыски достигают тупика, когда мать начинает рвать на себе волосы, Костя появляется сам, смотрит на всех непонимающими глазами. «В чем дело, из-за чего шум?» – написано у него на лице.
«Приеду домой, выдеру, – решил я. – Будет знать, как шататься».
Некоторое время спустя пришла радиограмма от Сорокина. Он приказал нам оставить самолет в Холодных Ключах, а самим вылетать на базу пассажирами.
– Значит, дело серьезное, – сказал Добрецов. – Придется лететь.
Мы сходили в гостиницу, собрали вещи, после чего вновь поднялись на вышку и стали ждать рейсовый самолет. В это время зазвонил телефон, поступило санитарное задание из Дальней Муи.
– Не раньше и не позже, – раздраженно сказал Добрецов.
Добрецов посмотрел на часы, выглянул в окно. Сквозь обмерзшую с разводьями стеклину виднелась стоянка, на ней копошился техник, зачехлял наш самолет – до захода солнца оставалось чуть больше часа.
– Поздно лететь, да и погода портится, – ткнул в стекло Добрецов.
Облака, неподвижно висевшие над аэродромом, наконец-то собрались с силами, начали сыпать на землю белую крупу. На вышке стало темно, поселок, еще полчаса назад хорошо различимый на косогоре, пропал, растворился в снеге.
– Нет, не полечу, – вновь сказал Добрецов. – Пусть на машине вывозят.
Честно говоря, мне тоже не хотелось лететь, не тот был настрой, в мыслях я был уже дома. Но где-то в глубине души появилось чувство, если не полетим – быть беде. Я знал, дорога с Дальней Муи в районный центр нелегкая, в обход заливов, по хребтам, что-то около ста километров. На самолете ближе, проще.
– Ребята, слетайте. Я попрошу, чтоб летчики вас подождали, – умоляюще сказал начальник аэропорта. Он-то понимал, что здесь все зависит от командира, светлого времени в обрез, погода нелетная. Лешке было нелегко в эти минуты, я это чувствовал, лететь ему не хотелось, для этого были железные основания. Он ждал, когда я выложу свой козырь.
– Леша, давай слетаем, пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно, – негромко сказал я.
Добрецов недоуменно посмотрел
