– А у нас кого-нибудь видел? – перебил его Пахомов. – Говорят, новые дизеля пришли. Как там ребята без меня?
– Не беспокойся. Без тебя дело не станет, – улыбнулся Илья. – Вертолетчики вахту завезли – все в порядке. А вот Зубкову посылка.
Илья раскрыл свой баул, вытащил оттуда увесистую кошелку. Зубков что-то благодарно промычал, проворно засунул в кошелку руку, пошарил внутри и, опасливо оглянувшись на дверь, вытащил банку с огурцами, а следом за ней – бутылку спирта.
– Молодец, послала! – радостно воскликнул он. – Всем бабам баба! Я ей в записке намек сделал: говорю, пришли бутылку водки, компрессы винные делать. Она, родимая, посмотрите, – Зубков поднял бутылку, – спирт прислала! А это же две поллитры! Степан Матвеич, командуй!
– Пахомов, следи за дверью, – распорядился Оводнев. – Сейчас лечиться будем.
Зубков стриганул по сторонам глазами, открыл тумбочку, вытащил бутылку из-под сока, на цыпочках подбежал к крану, налил полбутылки воды, вернулся к тумбочке и осторожно стал разбавлять спирт.
– Я тебе, Степан Матвеич, им позвоночник натру. Спирт, он ведь тепло дает и всяку заразу убиват, – поглядывая на Оводнева, ворковал он.
Первому поднес охотнику. Оводнев приподнялся на руках, поглядывая на дверь, подмигнул Чупрову. Но тут дверь хлопнула, и в палату ворвалась Воробьева. Комендантским взглядом она оценила обстановку и, крупно, по-мужски шагая, пошла на сближение с больными.
– Оводнев, что это у тебя? – вкрадчиво спросила она.
– Вода, Тамара Михайловна, таблетки запивать, в горле они, проклятущие, застревают, аж слезу вышибает.
Воробьева было успокоилась, но в руке у Зубкова увидила огурец. Ленька мгновенно спрятал его за спину, где уже находилась бутылка со спиртом.
– Так, – зловеще обронила Воробьева, – значит, таблетки запиваем?
Быстрым, почти неуловимым движением она повернула Зубкова, отобрала бутылку, по ходу (и когда только успела заметить!) взяла другую, и спирт забулькал в раковину.
– Пахомов, закрывай дыру ладошкой, – приподнявшись в кровати, скомандовал Оводнев. – Зубков, вычерпывай ложкой.
Лицо у Воробьевой покрылось красными пятнами.
– На мороз, на мороз вас надо выгнать, а не лечить, – зло сказала она. – Тут днями и ночами около них, а они, смотрите, что придумали! Что это вам, распивочная? Нет, хватит с меня, сейчас же иду к главврачу, пусть он с вами что хочет, то и делает.
– Сестрица, все лекарства на спирту делаются, вот мы и подумали, что ничего тут страшного нет, – заюлил Зубков. – Вы уж нас простите, мы больше не будем.
– Да вас не прощать, вас… – сверкнула глазами Воробьева. – Вишь че удумали – пить в больнице!
В палату зашла Варя. В белом чепчике, в белом халатике, ладная, легкая. Лицо строгое.
– Почему встали? – спросила она Зубкова. – Вам лежать надо. Тамара Михайловна, в чем дело?
– Посмотри, Варвара Алексеевна, чем эти голуби занимаются. Спирт откуда-то принесли!
Воробьева подозрительно уставилась на Чупрова. Чувствуя, что краснеет, Илья отвернулся к окну.
– Понятно! – обронила медсестра. – Мы ему как доброму товарищу разрешаем навещать больных, а он бутылки им таскает.
– Это у нас было припрятано, а Илья новость приятную привез: у Леньки двойня родилась, – на ходу сочинил Оводнев. – Вот и решили отметить.
Зубков огорошенно уставился на Оводнева, тот незаметно подмигнул ему.
– Все равно нельзя, – нахмурившись, сказала Варя. – И впредь посторонних в палату не пускать.
Не встречаясь с Ильей глазами, Варя пошла к двери, а следом за ней, бормоча что-то под нос, зашагала Воробьева.
«Вот и поговорил, – огорченно подумал Илья. – Оказывается, я для нее посторонний». Настроение у него испортилось. Ведь ради нее шел он сюда, надеясь поговорить, а вместо этого влип в историю.
– Зверь баба, за версту чует, – кивнув на дверь, сказал Зубков.
– Да ты не огорчайся, – тронул Илью Оводнев. – Она отходчивая. Пар выпустила и остыла.
Илья так и не понял, кого имел в виду Оводнев – Варю или медсестру.
Зубков достал из кошелки банки с грибами, кулек с кедровыми орехами, шматок сала. Отдельно завернутое в целлофановый пакет сменное белье сунул в тумбочку.
– Давайте, братцы, чем богат, тем и рад.
– Нынче год урожайный, – сказал Оводнев, положив на хлеб пластик сала. – Мужики должны хорошо поохотиться.
– Откуда тебе известно? – недоверчиво протянул Зубков.
– Сразу видно приезжего, – рассмеялся Оводнев. – Сколько ты в наших краях? Без году неделя. Вот поживи с мое, все знать будешь. Ягод нынче много, орехов, а для зверья это самое главное: раз есть корм, значит, и зверь рядом. Вот посмотри, и у людей так же. Где наибольшая плотность? Там, где земля родит много. В природе все предусмотрено, все связано. Зверь – где корм, птица – где зверь, ну а человек – где деньги.
Сделав такой вывод, Оводнев некоторое время молча смотрел в потолок, затем, что-то вспомнив, приподнялся, схватил Илью за рукав:
– Будешь в Нойбе, зайди ко мне. У меня с прошлого сезона осталось несколько шкурок. Думал: возьму отпуск да в гости к дочери съезжу, на шапку ей и жене припас. Ты их привези, вдруг они сами ко мне пожалуют. Я им недавно письмо написал. Ключ от дома у Лунева. Скажи, мол, Степан просил. И еще в шкафу сберкнижка внутри старых бумаг лежит. Привези, а? И если не затруднит, приемник. Последние известия слушать.
В конце октября упал снег, но река возле Чечуйска еще сопротивлялась холоду, с тихим шорохом гнала на север шугу. Солнце поднималось поздно, светило неярко, вполнакала, быстро пряталось за лес.
На почтовый круг уходило теперь двое, а то и трое суток. Чупров никак не мог попасть в Нойбу и выполнить просьбу Оводнева. Нойба – верхняя часть круга, самая удаленная от Чечуйска точка. Летом рейсы туда выполнялись всего раз в неделю, а осенью и вовсе попасть сложно: то нет погоды, то не хватает светлого времени. Илья решил действовать по-другому. Нарушив сложившийся порядок, он подобрал скопившийся на складе груз до Нойбы и полетел напрямик, минуя Старую Елань. Как ни торопился он, а до Нойбы пришлось лететь три часа – мешал встречный ветер. Разглядев сквозь мутную пелену крохотные домики северного поселка, Илья облегченно вздохнул. Непогода сюда еще не дошла, а уж на обратном пути он как-нибудь выкрутится.
В Нойбе маленькая санитарная площадка, на которую можно сесть только с одной стороны, – с другой мешала гора. Чупров оставил поселок сбоку, и, когда домики нырнули под хвост, он круто развернул машину и пошел на посадку, целясь капотом на светло-серую, будто вылизанную языком, песчаную отмель. Самолет клонился к земле, снизу наползали деревья, валуны, аэродромные знаки.
После посадки Чупров подрулил к берегу. На бревнах, поджав под себя ноги, сидел начальник аэропорта Тимофей Лунев. Посасывая трубку, он спокойно смотрел на самолет. Неподалеку лежали собаки, они, как и хозяин, не выказывали особого беспокойства, казалось, дремали, лишь стоящие торчком уши, как локаторы, следили за приближающимся гулом. Чупров развернул самолет против ветра, выключил двигатель и высунулся в форточку:
– Тимофей Петрович, встречай! Почту привез, наверное, заждались?
Лунев вынул изо
