В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. Она положила на стол какие-то бланки, поинтересовалась у Карла Генриховича, чем она еще может быть полезна и, получив «вольную», ушла. Он пробежался взглядом по бумагам и протянул их мне.
– Вот. Возьмите документы, поезжайте с ними домой, внимательно ознакомьтесь, впишите свои паспортные данные, посоветуйтесь с супругой и совместно сто раз все обдумайте. Если после этого вы все еще не измените своих намерений, возвращайтесь с паспортом, и мы выпишем вам направление в милицию.
– Какое еще направление? – выдохнул я.
– Вы, вероятно, не внимательно меня слушали, Николай Евгеньевич. Я же уже говорил вам, что процедура освобождения инкурабельных больных в нашем заведении предусматривает обязательную санкцию правоохранительных органов. Поверьте, это делается в целях вашей же безопасности. Несмотря на то, что вы будете нести полную ответственность за любые действия подопечной вам матери, она будет состоять на учете в милиции, и при малейших проявлениях угрозы вашей или общественной безопасности, органы правопорядка смогут немедленно ее ликвидировать.
– Кого ликвидировать? – не успевая переваривать то, что говорит этот, с позволения сказать, доктор, спросил я шепотом.
– Ну, это уж им, наверное, виднее, голубчик. Ничего, что я вас так называю? – он как-то странно улыбнулся, – Главное, чтобы нездоровый человек не смог нанести вред окружающим. Государство не может оставаться в стороне, когда безответственные граждане совершают безответственные поступки.
Я сидел с выпученными глазами и тупо смотрел в одну точку. Уже в который раз хотелось очнуться от кошмара. Главврач встал, давая понять, что разговор окончен.
– И на прощанье позволю себе небольшую вольность. Буду неправ, если не предупрежу. Ответственность опекун несет уголовную. Номер статьи вам обязательно озвучат в милиции, я его банально не помню. Просто хочу, чтобы вы об этом подумали до того, как примите окончательное решение. На этом все. Желаю денег.
Я подумал, что мне послышалось.
– Что, простите?
– Голубчик, вы у меня и так отобрали слишком много времени и, думаю, на сегодня наш разговор окончен. Желаю много денег!
И он указал мне рукой на дверь. Только тут до меня дошло – это он так со мной прощается! Думаю, если бы мы с ним разговаривали в любой другой реальности, то эта фраза прозвучала бы, как «желаю успехов» или «будьте здоровы». Но здесь пожелание материальных благ, видимо, считалось чуть ли не высшей степенью проявления расположения к собеседнику. «До чего же нелепо звучит!» – подумал я, а вслух сказал:
– Давайте ваше направление прямо сейчас.
Врач разочарованно вздохнул и дал задание секретарше подготовить необходимый документ. Я вышел.
Биться головой о стену, настаивая на том, чтобы мать освободили немедленно, казалось настолько же бесполезной затеей, насколько и опасной. О том, чтобы в очередной раз предложить решить вопрос при помощи денег, я теперь и вовсе не думал. Скажу больше, теперь я понимал, почему Карл Генрихович никак не отреагировал на мои намеки решить вопрос взяткой. Процедура требовала постановки на учет в милиции, у которой после этого появлялось законное право убийства человека, а значит, я и впрямь недооценил уровень ответственности главврача. Если он и согласится отпустить своего пациента в обход инструкции, то взамен потребует такую сумму, которая вряд ли поместится в карман его халата, не говоря уже о наличии такой суммы в моем кармане. И он это прекрасно понимал.
Я просто не видел другого выхода, кроме как следовать установленному порядку. Это решение, впоследствии, оказалось роковым, и мне пришлось сильно за него поплатиться.
Да что там поплатиться… Если бы я знал, что произойдет дальше, я бы попросту не вышел из кабинета главврача, пока не добился бы освобождения матери. Причем, использовал бы любые законные и незаконные способы влияния. Вплоть до рукоприкладства. Но я не видел будущего, поэтому просто вышел. Смалодушничал? Не думаю. Скорее, просто недооценил риски. Что, впрочем, нисколько не умаляет моей вины за то, к чему это решение в итоге привело.
Глава 23. Багрянец
В милицию добирался на метро, но на этот раз не озирался по сторонам и не выискивал несоответствия, которыми был буквально напичкан этот чужой, холодный мир, застывший в привычных, и даже родных вещах. Я изучал документы, выданные главврачом.
Одним из бланков был акт о расторжении договора, заключенного между хосписом и мной. Копия прилагалась. Этот договор датировался третьим апреля две тысячи восьмого года и предусматривал изоляцию моей матери на неопределенный срок с целью недопущения негативного влияния Объекта (так называли мою маму в тексте) на Общество. Один из пунктов гласил: «С момента вступления в действие настоящего Договора, Опекун (это я) освобождается от ответственности за возможные неправомерные действия Объекта, вплоть до физической смерти Объекта или до момента расторжения настоящего Договора. Данная ответственность возлагается на Хоспис», а другой пункт уточнял: «Хоспис имеет право провести процедуру эвтаназии в отношении Объекта без разъяснения каких-либо причин Опекуну».
То есть, третьего апреля две тысячи восьмого года я на законных основаниях разрешил убить свою мать, в случае, если такая необходимость или даже желание появится у сотрудников хосписа!
Мне стало плохо. Руки тряслись с такой силой, что читать дальше просто не представлялось возможным. Теперь страх встретиться с собственным двойником сменился жгучим желанием, чтобы эта встреча все-таки состоялась. И я прекрасно знал, что буду делать, когда увижу перед собой собственное лицо.
Удивительное дело: насколько сильно я удивлялся жалкой увечности населявших этот мир людей, настолько же сильно поражался схожести поведения наделенных властью чиновников и госслужащих с их коллегами в моем мире. Разницы практически не было! Общаясь с представителями органов правопорядка, создавалось стойкое впечатление, будто я и не переносился никуда! А в один забавный момент я и вовсе ощутил неуместную ностальгию, которая, по сути, являлась больше актом мазохизма, нежели чем-то и в самом деле логичным.
В районном отделении меня принял сержант, состоящий на должности участкового инспектора. Я знал его. Точнее, помнил его визит в ноябре две тысячи восьмого. Он приходил ко мне домой вместе со следователем, когда погибли Маша с Юлей. Да только толку от
