Кстати сказать, пора напомнить тем, кто внимает нашим рассуждениям, что любовь не исчерпывается несколькими мольбами, несколькими сладостными ночами, парой более или менее умных комплиментов и искрой самолюбия, именуемой ревностью. Наши четыреста тысяч женщин не из тех, о ком можно сказать: «Самая красивая девица может дать лишь то, что имеет»[140]. Нет, они в изобилии одарены сокровищами, заимствованными из кладовых нашего пылкого воображения, они умеют дорого продать то, чего не имеют, дабы вознаградить своих избранников за обыденность того, что дают.
Разве, целуя перчатку гризетки[141], сможете вы вкусить наслаждение, решительно превосходящее те скоротечные радости, что дарят мужчинам все женщины мира?
Разве беседа с торговкой сулит вам бесконечные услады?
Если вы имеете дело с женщиной, стоящей ниже вас, это льстит ее, а не вашему самолюбию. Вы дарите счастье, не разделяя его.
Если же ваша избранница богаче или знатнее вас, такая связь безмерно возбуждает и ее, и ваше тщеславие. Мужчине никогда еще не удавалось возвысить свою любовницу до себя, но женщина всегда поднимает своего любовника на ту высоту, где пребывает сама. Восклицание: «Я могу дарить жизнь принцам, вам же никогда не удастся произвести на свет никого, кроме ублюдков!» – святая правда[142].
Любовь – главная из страстей, потому что льстит всем прочим. Мы любим сильнее или слабее смотря по тому, сколько струн нашего сердца трогают пальчики прекрасной любовницы.
Пример Бирона, сына ювелира, который, разделив ложе с герцогиней Курляндской, получил всю страну в свою власть, ибо юная и прелестная правительница этой страны уже находилась в его власти[143], показывает, какое счастье ждет, возможно, любовников наших четырехсот тысяч дам.
Чтобы получить право смотреть сверху вниз на тех, кто толпится в гостиных, нужно сделаться любовником одной из этих редкостных женщин. А ведь все мы в большей или меньшей степени любим властвовать.
По этой причине все мужчины, кому образование, талант или ум дают возможность так или иначе влиять на судьбу народов и составлять их славу, притязают на внимание этой блистательной части нации, к которой как раз и принадлежит та, чье сердце будет не на жизнь, а на смерть защищать наш муж.
Не станем гадать, применимы ли изложенные выше соображения о женской аристократии к другим слоям общества. То, что справедливо по отношению к этим женщинам, чьи манеры, язык, мысли столь изысканны; к женщинам, у которых блестящее воспитание развило вкус к изящным искусствам, умение чувствовать, сопоставлять, размышлять; к женщинам, которые имеют столь возвышенное представление о приличиях и этикете и задают тон французским нравам, – то должно быть справедливо по отношению ко всем нациям и всем разрядам женщин. У человека выдающегося, для которого написана эта книга, ум, бесспорно, устроен таким образом, что, бросив взгляд на жизнь разных классов, человек этот безошибочно распознает, каково наименее просвещенное сословие, для которого наши выводы еще остаются верны.
Теперь скажите: разве, определив, сколько добродетельных женщин может отыскаться среди этих очаровательных созданий, мы не решим в высшей степени занимательную нравственную задачу, задачу брачно-национальную?
Размышление IV
О женщине добродетельной
Самое важное, пожалуй, – не столько определить общее число добродетельных женщин, сколько выяснить, может ли порядочная женщина остаться добродетельной.
Чтобы дать исчерпывающий ответ на этот важнейший вопрос, рассмотрим сначала мужскую половину населения.
Для начала исключим из пятнадцати миллионов мужчин девять миллионов двуруких особей с тридцатью двумя позвонками; в результате предмет нашего физиологического анализа сократится до шести миллионов человек. Случается, конечно, что в этой гуще общества, пребывающей в состоянии вечного брожения, подчас зарождаются такие люди, как Марсо, Массена, Руссо, Дидро или Роллен[144], однако мы не имеем возможности учитывать подобные исключения и сознательно допускаем в наших расчетах отдельные неточности. Неточности эти еще дадут себя знать в конце наших рассуждений – они лишь подтвердят те ужасающие выводы, к которым мы придем, исследуя действие общественных страстей.
Из шести миллионов избранных существ вычтем три миллиона стариков и детей.
Число женщин, которых нам пришлось вычесть в аналогичном случае, было, как мы помним, на целый миллион больше.
Столь значительная разница может показаться странной, но она легко объяснима.
Женщины выходят замуж в среднем двадцати лет от роду, а к сорока годам пора любви для них истекает.
Другое дело мужчины.
Семнадцатилетний юнец сплошь и рядом дерзко покушается на незыблемость брачных контрактов, причем, если верить скандальной светской хронике, контрактов весьма старинных.
А в пятьдесят два года мужчина опаснее для женщины, чем в любом другом возрасте. Именно в эту прекрасную пору жизни ему представляется случай воспользоваться и дорого купленным опытом, и нажитым за долгие годы состоянием. Зная, что владеющая им страсть – последняя, он делается могуч и неумолим: так человек, увлекаемый потоком, изо всех сил вцепляется в гибкую зеленую ветку молодой ивы.
XIVВ физическом отношении мужчина дольше остается мужчиной, чем женщина – женщиной.
Итак, разница между продолжительностью любовной жизни женатого мужчины и замужней женщины составляет пятнадцать лет. Этот срок равен трем четвертям того времени, когда измена жены способна составить несчастье мужа. С другой стороны, окончательный остаток мужчин, полученный нами после всех вычитаний, расходится с соответствующим результатом, полученным применительно к женщинам, самое большее на одну шестую[145].
Подсчеты наши чрезвычайно приблизительны, а выкладки настолько очевидны, что мы излагаем их со всеми подробностями лишь из почтения к точности и дабы заранее предохранить себя от критики.
Итак, всякому философу, хоть немного умеющему считать, должно быть ясно, что во Франции имеется примерно три миллиона мужчин не моложе семнадцати и не старше пятидесяти двух лет, весьма живых, весьма зубастых, всегда готовых броситься за добычей, бросающихся за ней при первом удобном случае и мечтающих лишь о том, чтобы твердым шагом двинуться к вратам рая.
Изложенные выше соображения заставляют нас выделить из этих трех миллионов один миллион мужей. Предположим на мгновение, что все эти мужья без ума от своих дражайших половин, как наш идеальный муж, и не ищут любви на стороне.
Однако каждый из оставшихся двух миллионов холостяков, будь он даже гол как сокол, только и мечтает, что о любовных победах;
однако мужчине достаточно иметь стройный стан и томный взгляд, чтобы затмить в душе женщины образ мужа;
однако он может вскружить голову чужой жене, даже не обладая приятным лицом и не будучи прекрасно сложен;
однако, если мужчина остроумен, хорош собою и общежителен, женщины интересуются не тем, откуда он вышел, а тем, куда он хочет прийти;
однако единственное богатство любви – очарование юности;
однако фрак от Бюиссона, перчатки от Буавена
