Здесь пировал цвет его лордов и те лорды Тамврота, что предпочли не ссориться с новой властью. Их было не очень много. За отдельным столом сидели те верные Эннобару лорды, которым Брес приказал явиться на пир в знак покорности и под угрозой расправы над заложниками. Эти были угрюмы, и еда на их тарелках оставалась нетронутой.
Брес выглядел довольным: он дружелюбно улыбался всем своим лордам, не выделяя никого и не обнося вниманием, и не выказывал презрения к побежденным. Он просто хотел показать им, кто теперь может их карать или миловать, и их покорность была важнее, чем головы.
Король Лугайда откинулся на спинку кресла и приложился к кубку с прекрасным легким вином. Ничего, кроме этого вина, именно из такого сорта светлого лугайдийского винограда, он никогда не пил.
Очередной менестрель закончил свою песню, и в центр зала вышла Эйнли, одетая в чудесно смотревшийся на ней народный костюм, с головой, убранной живыми цветами. Девушка закрыла глаза и запела, сразу же завладев вниманием зрителей.
— Хоть что-то хорошее Эннобар во дворце держал, — хмыкнул Брес, обращаясь к Брайену и указывая глазами на певицу. — Вот такие развлечения я одобряю: красивый голос, приятная внешность и веселая песня. Украшает пир и не зря ест свою овсянку. Во всем должен быть смысл, не так ли?
— Ты заберешь ее с собой в Лугайд? — спросил Брайен.
— Что? — удивился Брес. — Зачем? Это всего лишь звонкий голосок, инструмент для пира. А дома, если ты не забыл, у нас своих хватает.
— Но хорошими менестрелями и певицами гордятся и короли, — напомнил Брайен.
— А, — отмахнулся Брес, — если только те, кому больше гордиться нечем. Мне сейчас не до песен: Брандон привел войско, и через неделю я намерен выступить в Лугайд.
— С остановкой у лорда Нуада, — усмехнулся Брайен.
— Да-да, — засмеялся Брес. — Погощу у своего нового надельника. Надеюсь, он будет гостеприимным.
Они оба громко рассмеялись, хотя Эйнли все еще продолжала петь. Лорды Лугайда заулыбались, оглядываясь на своего короля, и выступление певицы вышло скомканным.
Эйнли закончила песню, поклонилась и вышла из Парадного зала. Она была бледной и выглядела так, словно перенесла тяжелую болезнь и сейчас не блистала в роскошном обществе, а копала могилы с остальными горожанами.
Девушка прошла через долгие галереи и оказалась в крыле, где теперь жили все слуги дворца. Эйнли принадлежал крошечный закуток в общей комнате, где обретались все дворцовые менестрели.
Она задернула занавеску из грубой мешковины и без сил опустилась на кровать. С трудом сдерживая слезы, Эйнли начала расплетать косы. Девушка думала только об одном — о Младшем Вороне. Эйнли ничего не знала о его судьбе. Краем уха она слышала, что почти все братья-Вороны погибли, и сердце ее обернулось покрывалом траура.
Эйнли не могла ни с кем поделиться своей болью: хорошо было уже то, что никто не напоминал о том, что она — из Серых гор. Те слуги, кто знал об этом, либо погибли во время захвата дворца, либо предпочитали молчать из сочувствия к ее красоте и молодости.
Поэтому девушка страдала молча, каждую ночь задыхаясь от слез. После пережитого кровопролития, после всех страшных сцен, которые ей довелось видеть, после того, как окровавленные тела королевы и Морны за ноги тащили по полу и их длинные волосы волочились следом, Эйнли чувствовала, что в ней что-то сломалось. Она не ощущала в себе сил для борьбы и жизни. Младший Ворон был мертв, а если и жив, они никогда не увидятся. Все, что ее ждало, — унылая и полная горестей жизнь при новом дворе.
Эйнли закрыла глаза и с трудом подавила судорожный всхлип. Она снова и снова прокручивала в голове сцену встречи с Младшим Вороном, его добрые глаза и смущенную улыбку, снова вспоминала прищуренный взгляд миледи Воронов и свое долгое путешествие в столицу. Сердце сжала горькая обида на несправедливость мира: почему Небеса только поманили ее счастьем и тут же забрали его, взамен обрушив на нее гранитную плиту беды?
— Мне все равно, — прошептала Эйнли, глядя в потолок. — Все равно, что со мной будет. Но пожалуйста, пусть он будет живым. И пусть мы с ним встретимся еще хотя бы раз. Хоть один-единственный раз поглядеть бы мне в его глаза. Пожалуйста.
В тишине крошечной каморки было слышно, как упали на подушку две ее прозрачные слезы.
