– Да ты чё, служивый, в натуре, ничего не знаешь, что ли?
– Хорошо, подождите минутку, сейчас я доложу о вас.
Солдат скрылся за воротами КПП, но вскоре вышел и вновь обратился к людям, сидевшим в роскошном автомобиле.
– Извините, но командир не сможет вас сейчас принять.
– Да ты чего, пацан, так и не въехал, что ли? Нам срочно надо, понимаешь ты это или нет?!
– Я прекрасно вас понимаю, но ничем помочь не могу.
– Слышь, Валерич, чё с ним долго базарить. Всё равно без толку. Поехали давай к штабу. Там на месте и разберёмся. Взвизгнули колёса, и крузёр, распахнув настежь немного приоткрытые ворота, стремительно въехал на территорию части.
– Давай, гони, не останавливайся.
– Ну, всё, кажись, проскочили.
Но позади вдруг раздалась автоматная очередь. Стекла посыпались, а машина заглохла, врезавшись в бордюр. Завыла сирена, а через минуту на место прибыл поднятый по тревоге караул.
– Суки, волки позорные, не прикасайтесь ко мне, всех порежу, в натуре.
Вадим так орал, что от натуги его лицо сделалось багряно-красным и сморщившимся до неузнаваемости, а на лбу выступили мелкие капельки пота.
Через несколько минут их запихнули в тесную и сырую камеру гарнизонной гауптвахты. Массивная железная дверь захлопнулась, погрузив находящихся внутри людей в темноту и дав им время как следует поразмыслить над тем, что же все-таки только что произошло.
– Слышь, Валерич, а чё с нами будет теперь? Нас ведь здесь и искать-то никто не станет.
– Ты чего, придурок, бормочешь? Думай, что говоришь. Мы на стрелку, что ли, приехали? Здесь главное – закон, и самосуд никто устраивать не станет. Понял?
– А с какой стати тогда тот молокосос по нам из автомата шмалять начал?
– То дело другое. Вдруг у нас взрывчатка с собой, и мы что-нибудь взорвём? Сейчас они всё выяснят, промурыжат ещё немного, ну, в крайнем случае, придётся кого-то подмазать, и мы свободны. Всё понял?
– Да вроде, ясно.
– Вот и отлично. А сейчас заткнитесь и спите. Идиоты. Голова сейчас расколется. Вот сука. Хорошо приложил прикладом-то.
Сон не приходил. Где-то во дворе истошно лаяли сторожевые псы. Наверное, собаки почуяли медведя, а может быть, и другого зверя. За стеной слышались пьяные выкрики и ругательства. Напившийся солдат из соседнего «номера» высказывал своё крайнее неудовлетворение тем, что ближайшие четверо суток ему придётся провести в одиночной камере. Видимо, сервис там оставлял желать лучшего. Вадим так и просидел до самого утра, пока скрип ключа в замочной скважине не отвлёк его от совсем не весёлых мыслей и не оповестил о том, что кто-то пытается открыть дверь снаружи.
– Руки за спину. По одному выходим в коридор.
Хрипловатый голос сообщил о том, что пора выходить, а через несколько минут все трое уже стояли в кабинете у командира части.
Комбат, человек бывалый и повидавший немало на своём солдатском веку, нехотя осмотрел стоящих перед ним и тихо спросил:
– Ну, зачем приехали? Времени у меня мало, а точнее, в вашем распоряжении не больше пяти минут.
– Командир, понимаешь, тут дело такое.
Вадим вытащил из кармана скомканную стодолларовую бумажку и бросил её в ведро с мусором так, чтобы сидящий перед ним человек мог видеть, что он делает.
– В том отряде, который вы уничтожили, мог находиться и мой брат. Лишняя огласка в таком деле ни к чему. В общем, взглянуть бы на погибших, ну или документы посмотреть там какие-нибудь.
– Я вот что вам, ребята, скажу. Всё дело в том, что тех людей после не – безызвестных событий собрать в одно целое не представляется никакой возможности. Фасовать человеческое мясо по целлофановым мешкам мы, разумеется, не стали. Здесь же не мясокомбинат. А сейчас, я думаю, что там остались лишь обглоданные кости. Вот в этом куле остатки одежды. Забирайте. Дарю. Обгорелые бумажки и есть документы. Но вряд ли они вам чем-то помогут. Пробы ДНК взяли у всех. Результаты экспертизы будут готовы – когда точно, не знаю. Если там действительно находился Ваш брат, то сможете ознакомиться, предъявив документы, удостоверяющие личность, в местном отделении милиции. А сейчас шуруйте отсюда, пока в памяти. У меня слишком мало времени. Дневальный, давай сюда караул. Проводите их за территорию.
А минут через десять уже изрядно потрёпанная машина отматывала километры по той же самой дороге, но только в обратном направлении. Два ряда отверстий в правом боку, смятый бампер и разлетевшиеся вдребезги стёкла постоянно напоминали о том довольно странном приёме, который был оказан незваным гостям. У людей, сидевших внутри, физиономии тоже казались далеко не праздничными.
– Да-а, в натуре, попадалово. Ладно, хоть живы остались. Ребят жалко.
– Это что же, значит, их всех, что ли?
– Это значит, что всех до единого.
Вадим приоткрыл мешок, что стоял у него под ногами, и вытащил оттуда новенькую кожаную кепку.
– Вот, гляди-ка, например, от Михея что осталось. Новенькая ещё совсем.
Он нахлобучил фуражку на голову водителя и удовлетворённо проговорил:
– Во-о. Тебе идёт. Ну, Михей ты и есть, вылитый Михей. Совсем как живой перед глазами у меня сидишь.
Водитель, слегка рыжеватый детина огромного роста, стучал зубами от холода и напряжённо всматривался в бегущую впереди машины узкую полоску дороги, стараясь не прозевать хотя бы самые крупные ухабы и рытвины. Шутки шефа он не понял, а если сказать точнее, то в эти минуты ему вообще было не до шуток. То, что с продырявленной кепкой на голове он стал похож на покойника, Лысому сильно не понравилось, и, сорвав шапку, он вышвырнул её за окно, зло процедив сквозь зубы:
– Ты, слышь, кончай, Валерич. Не до шуток сейчас.
Но Вадим шутить вовсе не собирался. Наверное, он и сам не мог понять, к чему всё это сказал.
А всего через минуту сидящий вдруг погрузился в состояние меланхолии, безразличия, а может быть, и непонимания того, что происходило вокруг.
Хотя возможно, что на самом деле все было совсем не так. Быть может, он просто напряженно думал, откинувшись на спинку мягкого кожаного сиденья. Его жизни сейчас грозила серьёзная опасность.
– Жив ли Сергей? Чего ждать от него? Если он уже успел добраться до города, то моя жизнь может оборваться в любую минуту. Перед лицом смертельной угрозы человек вдруг стал задумываться над теми вещами, которым ещё неделю назад вообще не придал бы никакого внимания.
«Жизнь проходит. Что останется после меня? Что скажут люди, которые придут после?» От таких мыслей к простому животному страху присоединилась ещё и та необъяснимая боль, которая гораздо сильнее любых физических страданий. Наверное, он даже не смог бы вспомнить сейчас, что именно можно положить на ту чашу символических весов, где должны находиться его добрые дела? Но зато чаша со злыми поступками оказалась наполненной до самых краёв, и, несмотря на это, туда всё равно не вошла даже половина всех совершённых злодеяний.
Выглянув в окно, вдруг увидел то, что, наверно, и помогло на этот раз не сорваться в истерике и в последний момент всё-таки удержать себя в руках. На небольшом уступе скалы, что нависала прямо над дорогой, спокойно стояла огромная рысь.
Кошка смотрела человеку прямо в глаза, но при этом заглянула, наверное, в самую душу, которая от этого взгляда широко открытых звериных глаз, впитавших в себя злобу и нежность, равнодушие и душевную чуткость, а также ещё многое другое, что вообще даже примерно нельзя выразить на словах, почему-то вдруг сжалась, готовая в любой момент выскочить наружу. На лбу выступил неприятный холодный пот.
«Во что бы то ни стало успеть нанести удар первым. Или я, или он. Третьего не дано. Договориться мы не сможем. Это ясно как день. Стоит лишь поставить себя на его место».
Размышления прервал Лысый. Он почти кричал:
