– У вас столько времени, сколько понадобится. Когда закончите, подойдите лично ко мне, – ободряюще проговорил Тан.
Дверь закрылась, оставив Джоула одного в тихой, тускло освещенной, небольшой комнате. Он услышал негромкое царапанье лейбла щели, скользнувшего на позицию «занято».
В палате стояли удобное с виду кресло, стул с прямой спинкой и узкая койка, заправленная простыней. На полке выстроились секс-игрушки, с большинством из которых Джоул имел дело в не столь унылой обстановке и при других обстоятельствах, все обмотанные короткими бумажными ленточками с надписью «простерилизовано». Кроме того, здесь имелся видеоплейер – при быстром просмотре меню там обнаружились много названий, которые Джоул знал еще по жизни в казармах и на корабле, плюс еще несколько, которые вообще вряд ли когда-либо проигрывались для этих зрителей. Что заставило его на миг задаться вопросом, какие эквиваленты ходили в казармах ИЖБ и есть ли хоть одна женщина, у которой он осмелился бы это спросить. Не Фориннис, в любом случае. Возможно, полковник, если они когда-нибудь как следуют вместе напьются. Головид предлагал также множество слайд-шоу с красивыми молодыми женщинами, несколько – с красивыми молодыми мужчинами, одно – с красивыми молодыми гермами, одно – с весьма ласкающими взор красивыми молодыми пышными дамами, и прочие, которые становились все страньше и страньше – так было запрограммировано галактической командой. Еще несколько коллекций слайдов – совсем уж отталкивающие, а две или три – вообще за пределами понимания, хотя Джоул и считал себя человеком, который много путешествовал. В любом случае ничего из предложенного не казалось сейчас возбуждающим.
Он выключал головид.
«Я этим занимался с тринадцати лет. У меня не должно быть никаких проблем». Да их, в сущности, и не было – с этим у него вроде никогда в жизни проблем не возникало.
Джоул сел на край койки, изучил инструкции относительно контейнера и задумался насчет назального спрея. Это походило на жульничество, неподобающее мужественному, зрелому имперскому офицеру. Заработал ли он себе хоть какие-то поблажки, ему ведь почти пятьдесят?
Это должно было стать самым неэротичным, не говоря уже о том, что в самом неромантичном месте, какое только можно представить. Какая странная ирония: именно здесь он должен выполнить главную биологическую цель всей своей сексуальной жизни?
«Я мог бы это сделать, когда мне было двадцать…» Но с тех пор он уже почти тридцать лет подвергался воздействию жесткой радиации, биологическим опасностям и – самое главное – химическим отравлениям, тут и там в его богатой событиями военной карьере. Одному богу известно, какие повреждения накопились в его гонадах, начиная с той аварии в космосе, из-за которой он в двадцать с небольшим попал в Имперский военный госпиталь. Из самых древних, глубинных слоев памяти периода его учебы всплыла картинка: парни, работавшие с экспериментальным микроволновым оружием, отпускают шуточки, что будут отцами только девочек… Даже если бы он находился в самых что ни на есть традиционных отношениях, какие только можно себе представить, он все равно бы предпочел именно этот способ. Конечно, «предотвратимые дефекты или болезни» – отнюдь не то, чем любой отец хотел бы одарить своего первенца-сына… м-м, гипотетического ребенка.
«К черту всё!» – сказал себе Джоул. Все картинки, которые могли ему понадобиться, хранятся у него в мозгу, в его разуме и памяти.
Он задумался об Эйреле. Это, конечно, истинная сокровищница самых эротических воспоминаний, какие только можно представить. Полный диапазон всего, что только можно испробовать… И вообще это было бы даже очень уместно. Любимое лицо смеялось над ним из прошлого, чрезвычайно удивленное его нынешними затруднениями, но лицо это слишком быстро затянуло холодом, засыпало глиной – пустая оболочка, которую он видел последний раз под стеклом в замороженном гробу, до чего ж несправедливо… и если бы Джоул последовал сейчас за охватившими его мыслями чуть дальше вниз, по спирали, то закончил бы тем, что вместо мастурбации просто-напросто разрыдался. Нет.
Сдаваясь, он сломал печать на назальном спрее и впрыснул его по очереди в каждую ноздрю. Капельки были холодные, без запаха и, казалось, никак не подействовали. И что дальше?
Внезапно в голове у него само собой всплыло воспоминание: Корделия, быстрым шагом спускающаяся по лестнице в холл Дома Форкосиганов, прикрытая одним лишь полотенцем, обернутым вокруг бедер наподобие бетанского саронга. И он сам, в панике выскакивающий из дверей. Что тогда такое стряслось, пожарная тревога? Угроза взрыва?.. Он не мог вспомнить. А вот полотенце запомнил, да. Ее кожа… да, она именно носила свою обнаженную кожу, как космическую броню. Но, увы, какой-то оруженосец или слуга быстренько вручил ей еще одно полотенце. А если бы вместо того, чтобы добавить второе полотенце, убрать то, что было на ней?.. Это… неожиданно оказалось более интересным.
Почему Корделия играет главную роль в его мысленном шоу? Это неправильно. Но, черт подери, это ведь из-за нее он угодил в такое дурацкое положение. Могла бы и потерпеть.
И все же в обрывках воспоминания у нее были длинные, развевающиеся рыжие волосы – волосы жены Эйрела. А может… может, нарисовать себе ее с короткими? Короткими кудряшками. Да, так явно лучше. А еще можно обойтись без взбудораженных учебной тревогой слуг и оруженосцев Дома Форкосиганов – и, раз уж на то пошло, и без самого Дома Форкосиганов вообще. Корделия осталась стоять в белой пустоте. Она взглянула на него, подняв брови: «Мог бы придумать что-нибудь и получше, малыш…»
Да, мог. И он вызвал в воображении свою маленькую парусную шлюпку, первую, которая у него была на Зергияре, на том самом озере, где он имел обыкновение спускать ее на воду. В самой середине озера, подальше от берегов. Косые солнечные лучи. Полный штиль – у него сейчас дела поинтереснее, чем сражаться с парусами и штурвалом. Корделия сидела на скамье на носу лодки, насмешливо глядя на него, и разворачивала полотенце. Да, и оба они без наручных коммов. Коммы они оставили на берегу. Теперь им никто не помешает.
Так, что еще? Чуточку холодного белого вина – ей бы это понравилось. Он вручил ей бокал, и она поднесла вино к губам.
– Отлично, – произнесла Корделия, а уж она-то явно была тонким ценителем. Она поглядела на Джоула, приятно удивленная. Сбросила с себя полотенце, положила на дно лодки, добавила еще несколько, аккуратно выровняв по центру, вдоль киля – она всегда умела четко оценить действие физических законов в приложении к маленьким лодочкам, да и вообще ко всему. А потом плюхнулась на эти полотенца с той присущей ей прямотой, которая приводила в отчаяние ее светскую подругу и наставницу, леди Элис. Корделия потянулась, словно кошка, и на лице
