И такое искреннее сочувствие в его голосе сквозит, что слезы на глаза сами наворачиваются.
А я и на бабкиных похоронах не плакала.
– Не подходи! – велела я и по руке ершиком ударила. Не хватало, чтобы меня тут всякие… инопланетно-бредовые особи щупали.
Он увернулся.
И улыбнулся, отчего меня и вовсе передернуло: зубы были идеально ровные, вот только треугольные, как у акулы.
– Ваши инстинктивные страхи, – мурлычущим голосом произнес ксенопсихолог, – лишены основания. Моя раса давно уже отринула древние традиции и не потребляет в пищу мясо разумных существ.
– Очень… – говорю, – мило. Современно.
Он величественно кивнул и улыбнулся шире прежнего. Это, конечно, зря… традиции традициями, современность современностью, но руку я за спину убрала.
На всякий случай.
– Исключение оставлено лишь для ритуального поедания покойного, будь на то его воля, – продолжил он и ресничками хлопнул.
А реснички бесцветные.
Длинные.
Глазки голубенькие, что пуговки.
– И… как оно? – поинтересовалась я исключительно поддержания беседы ради.
– Сложно. Некоторые, особенно молодые особи, личности которых сформировались под влиянием галактической Сети с ее прогрессивными взглядами, отказываются принимать участие в ритуалах. Тогда как особи среднего возраста, не говоря уже о стариках, придерживаются обычаев… порой слишком уж придерживаются.
Он клацнул зубами, и я убрала за спину вторую руку.
Нет, я пока жива.
Но именно что пока… а вообще, если разобраться, весьма себе экономненько. Собрались всей родней. Съели… и поминки готовить не надо, и с похоронами возиться.
– Увы, конфликты неизбежны, – он вздохнул.
И я тоже.
Как ни крути, а с унитаза слезть придется. Даже если вокруг меня глюк, то на редкость хорошей прорисовки. Этакая виртуальная реальность, больным воображением – а я еще не верила, когда меня Саныч чокнутой обозвал, – созданная. И унитазам в ней не то чтобы совсем не место, скорее уж события требовали действий. Да и натура моя не привыкла к статике.
– Хорошо, – говорю, стараясь на зубы не пялиться. – Точнее плохо. Не хочу я замуж.
Лучше уж сразу о намерениях заявить.
В конце концов, они не фрицы, чтобы из засады рельсы рвать. Шансов мало, но… вдруг да получится договориться по-доброму?
– Так не бывает, – изволил не поверить ксенопсихолог, а третий, менталист который – интересно, у него зубы треугольные или жабры под костюмом? – что-то тихонько булькнул. И от булька этого Ицхари прямо-таки перекосило.
Ага. Правду сказала.
И пусть икнется врагу!
– Бывает, – я ноженьку через унитаз перекинула. Не с первого раза – штаны костюмные были узки и сшиты из псевдокожи, которая к акробатическим этюдам не располагала, – но все же перекинула.
Заодно и обнаружила пропажу одной туфли. Левая была на месте – еще орудие пытки на пятнадцатисантиметровой шпильке.
На меня умопомрачение нашло, когда я их приобретала, не иначе.
Алая лаковая кожа.
Узкая колодка с высоким подъемом.
Жесткая пятка, которая начинала натирать, стоило лишь туфли примерить, и мысок, сдавливавший пальцы не хуже «испанского сапога». С другой стороны, ценою сих мучений я обретала пятнадцать сантиметров к своим ста пятидесяти пяти естественным и некую странную уверенность в своей же сексуальности. Подозреваю, происходила она единственно от нежелания признать, что деньги, и немалые, потраченные на приобретение туфель, были потрачены зря.
И вот теперь я их лишилась.
Жалость какая.
– Вы просто не представляете перспектив, которые открываются перед вами, – возвестил Ицхари и добавил: – Благодаря участию брачного агентства «Золотой лепесток».
– Да-да, помню… лучшего брачного агентства в этом рукаве галактики.
Я бросила ершик и стащила туфлю. Если взять за мысок, то шпилька – это почти оружие. Во всяком случае куда более грозное и куда менее вонючее.
– Ваш жених состоятелен. Родовит. Силен.
И чудо до чего хорош.
Понимаю.
С какого боку ни глянь – пряник сахарный, глазированный. Правда, что под этой глазурью прячется, мне не скажут, тут и гадать нечего. А прячется что-то – это точно, потому как иначе нашли бы они своему распрекрасному кому-то там невесту поближе.
Но вслух я ничего не сказала.
Стою.
Туфлю держу.
Улыбаюсь, пусть и не столь выразительно, как ксенопсихолог, но искренне… почти искренне. Улыбка-то нервическая, называется «шаг до истерики».
Я и не заметила, как туфельку из руки потянули.
– Вам не следует волноваться, – вкрадчиво произнес ксенопсихолог, а в перламутровых глазках его блеснул живой интерес. Такой же интерес я видывала у кошки Калерии, когда та бабкиной канарейкой любовалась. – Вам никто не причинит вреда. Наш долг – оберегать вас.
Ага, вот и кошка та, помнится, все оберегала, оберегала… Хорошая была у бабки канарейка. Голосистая.
Но глупая.
Я глазами моргнула и туфлю к себе дернула.
– Руки прочь, – говорю, – от Гондураса!
– Что?
Он глазами моргнул. Попеременно. Сначала левым. Потом правым.
– Это частная собственность, – и туфлю под мышку сунула.
– Но… этот предмет, если я правильно понял, подразумевает наличие пары, в отсутствие которой он бесполезен.
– Это ты, – говорю, – бесполезен. А туфля будет напоминать мне о доме.
И всхлипнула.
Плакать я умела. Как говорится, тяжелое наследие школьного актерского кружка, в котором мне, словно нарочно, подсовывали трагические роли. А я по наивности полагала, что главным мерилом трагичности является объем пролитых слез.
– …Которого меня жестоко лишили.
И туфлю погладила.
– …Нанеся тем самым глубокую моральную травму.
Ицхари покраснел.
Ксенопсихолог побелел и полосами пошел. Вертикальными. Интересненько, это у него индивидуальная особенность аль расовая примета?
Но туфлю я покрепче ухватила.
Не дам лишить себя последнего оружия! И вообще…
– Агния-тари, поверьте, ваш будущий супруг компенсирует все доставленные вам неудобства…
Ага. А он-то сам про это знает?
Сомневаюсь.
Иначе с чего бы у свахи глазкам-то бегать? Ой, чуется, супруг мой будущий – тьфу-тьфу и по дереву бы постучать, чтоб не сбылось, или хотя бы по фарфору, раз уж дерева нет, – сам не в курсе, какое счастье ему на голову свалилось. Вспомнилось отчего-то, как Маруська, наша секретарь, женщина старых лет, но подросткового менталитета, квартиру покупала. Ох, как ей риелтор нахваливал.
Мол, и трешка.
И в центре города.
И площади приличной. Этаж хороший, четвертый… и ремонт-то в ней худо-бедно сделан. Не квартира – сокровище. Маруська и радовалась, хотя предупреждали ее опытные люди про дешевизну подозрительную этакого клада.
Ан нет. Не послушала.
И что в итоге?
Нет, комнат в квартире не поубавилось, и этаж не поменялся, и адрес прежним был. Зато выяснилось, что под Маруськой обретается парочка наркошей, к которым в гости регулярно приятели заглядывают и вовсе не для пропаганды здорового образа жизни. А над Маруськой – бабка в глубоком маразме с любовью к тварям четвероногим, коих в квартире с два десятка собрала.
Отсюдова и ремонт.
Хозяева запахом краски вонь от кошачьей мочи перебить пытались.
В общем, так и переехала… и живет третий год уже. Говорит, пообвыклась. А вот мне обвыкаться неохота. Мне бы из комы моей затяжной выйти.
На всякий случай я себя ущипнула – слезы пошли гуще – и убедилась, что болевые рефлексы присутствуют, а виртуальная реальность не собирается меня отпускать.
– Может, вы все-таки отдохнете? – столь любезно, сколь это вообще было возможно в нынешних обстоятельствах, произнес менталист.
И я кивнула.
Сон или нет, но отдых еще никому не мешал… а вдруг
