В жизни – как в математике: главное, прийти к правильному решению
После того что удалось узнать, Герман не мог ни о чем думать весь день. Присматривался к Стефании, пытался понять, о чем она думает, но мысли читать не умел, а ее эмоции всегда были такими бурными, что от них быстро начинала болеть голова.
– Со мной что-то не так? – наконец спросила она, когда они собирались покинуть кабинет после занятия. Герман замер, не донеся тетрадь до сумки.
– Нет. С чего ты взяла?
– Тогда не надо просверливать во мне дыру взглядом, – прямолинейно заявила она. – Если хочешь о чем-то спросить, спрашивай.
Герман вообще-то не хотел, но оно само вырвалось:
– Пойдешь с нами на ужин?
Так сложилось, что он, Берт и Рене всегда ходили в столовую втроем, а девушки сидели отдельно. Но ведь они жили все вместе, почему бы не преодолеть эту глупую дистанцию.
Стефания долго обдумывала его слова, пожалуй что, даже слишком долго.
– Хорошо. Мы не против.
Ситри кивнула, и они все вместе пошли в столовую. Берт притащил дополнительный стул, все расселись с комфортом, повар тоже расстарался, как по заказу, и, к радости Рене, капусты сегодня не было.
– Ура! – закричал он, напугав пару соседних столиков. – Я уже боялся, у меня тоже грудь расти начнет, буду как Ситри ходить, двери буферами выносить. Эй, а бить-то за что?!
Стефания улыбнулась, и Герман снова поймал себя на том, что смотрит на нее, и она это тоже заметила.
– Передай соль, пожалуйста, – попросила она, Герман протянул ей солонку, и их пальцы нечаянно соприкоснулись.
Рене не преминул прокомментировать рассыпавшуюся по столу соль:
– Поругаетесь, точняк.
– Не дождешься, – в один голос возразили Герман и Стефания, и оба смущенно замолчали. Происходило что-то странное, чему Герман названия пока найти не мог.
– Ладно, мне надо в медкрыло, – сказала Стефания и поднялась. – Пойдем, Ситри.
– Зачем? – спросил Герман. – Что-то случилось?
Девушка неопределенно повела плечом.
– Ничего, просто Гош наблюдает Ситри, у нее какой-то там феномен энергетических каналов. Увидимся.
– Тили-тили-тесто, жених и невеста, – ни с того ни с сего пропел Рене противным голоском, за что получил подзатыльник. – А что, я неправду говорю? Вы себя со стороны не видели. Прям голубки, аж противно.
– Еще слово… – пригрозил Герман, не зная, куда деться от неловкости. – Ты понял, да?
– Списывать не дашь, – с готовностью озвучил Вильтрауд. – Жестокий ты, Гера, но милый. Ну я тоже пошел, собеседование у меня. Хочу в инженерно-техническом подрабатывать, все равно стипендия нищенская. Бывайте, господа.
Он ушел, и Герман решил, что пора предпринять кое-что, что он откладывал на последний момент.
– Я хочу тебя кое-кому показать, – сказал он Берту. – Идем со мной.
Берт насторожился:
– Это касается моей памяти?
Герман серьезно кивнул:
– Да, мы пойдем к учителю Гротту.
Парк тонул в густых фиолетовых сумерках, первая луна – бледно-голубая, как весенняя лужица, – уже взошла на небосклон, и оставалось несколько часов до восхода желтой луны, после чего тропинки потеряются в темноте, а деревья и здания превратятся в картонные черные силуэты. Приближение сезона дождей уже чувствовалось в более смелых и прохладных порывах ветра, от которого изредка вдоль позвоночника пробегал озноб. Два дневных светила грели уже не так сильно, только слепили глаза. Герман свернул с тропинки, ведущей в казарму, на дорожку, ведущую в общежитие для преподавательского состава. На входе была специальная панель, считывающая личность. Подобные артефакты, как правило, строились на считывании верхнего ментального слоя, по крайней мере так утверждал взятый в библиотеке учебник по программе второго курса. Впрочем, в их случае нужно было всего лишь позвонить в звонок.
– Добрый вечер, учитель, – поприветствовал Герман, услышав из динамика недовольный голос Гротта. – Можно с вами поговорить?
– Во время занятий не мог подойти? Я только домой зашел.
Однако почти сразу послышался скрежет, и дверь открылась. Альберт замер на пороге, но Герман взял его за руку и повел за собой. Менталисты не доверяют друг другу, не собираются в группы и не оказывают друг другу безвозмездной помощи. Но, может быть, Вальтер поможет ему как учитель, а не как другой менталист?
Герману хотелось верить, что учитель ни при чем, ведь больше ему обратиться было не к кому.
– Что у вас стряслось, молодые люди? – спросил Гротт, едва они вошли в прихожую.
Апартаменты учителей выглядели довольно неплохо, Герман и Берт попали в небольшую прихожую с вешалкой и полкой для обуви, дальше виднелась еще одна комната и, очевидно, где-то в глубине была спальня.
– Нам нужна ваша помощь, – сказал Герман. – В оружейной хранится шпага, которая принадлежит Берту, на ней должен быть магический узор.
– И в чем загвоздка?
– Альберт потерял память, – признался Герман. – До того как попал в училище, и я уверен, что это сделали с ним намерено и зачем-то отправили сюда учиться.
Гротт немного помолчал, разглядывая их обоих сквозь прямоугольные стеклышки очков.
– Хорошо. Ты сядь и не мешай. Кельвин, а ты иди ко мне, встань тут и не дергайся. Будет больно.
Он сжал его голову ладонями и прикрыл глаза. Герман пытался почувствовать его, понять, что он делает, но не получалось. Берт растерянно хлопал глазами, но пока не выказывал особого беспокойства.
– Так, понятно, почему ты интересовался третьим уровнем ментального воздействия, – сказал Гротт. – Работал мощный маг, но действовал грубо. Я загляну поглубже.
Альберт моргнул, глаза его расширились, зрачок заполнил собой все, и Берт громко заорал.
– Берт!.. – Герман вскочил.
– Тихо! – Вальтер Гротт вскинул ладонь, призывая к молчанию. В домашнем халате он должен был производить менее грозное впечатление, но Герман застыл, повинуясь приказу. По комнате плыл колючий морозный запах, казалось, высунь язык – и будто сосульку лизнешь.
– Что с ним? – только и смог вымолвить он. Берт перестал кричать, но взгляд его оставался совершенно безумным. – Что вы делаете?
От страха из головы вылетели все заранее подготовленные вопросы. Герман сделал шаг и снова нарвался на предостережение:
– Не трогай его пока. Я еще не закончил.
Гротт не тронулся с места, и они оба стояли в противоположных концах комнаты, а между ними стоял Берт и тонко жалобно хныкал. Вальтер позволил ему плавно опуститься на белый пушистый ковер и только тогда убрал руки. Взял за подбородок, заглянул в лицо. Смотрел долго, целую минуту, после чего Альберт захлопал мокрыми ресницами и попытался встать. Гротт помог ему и усадил на мягкий диванчик.
– А теперь можешь выплескивать свое раздражение, – хмуро бросил учитель и повернулся к Герману. – Хотя я его и так чувствую.
На ум пришла пара фразочек из репертуара Рене, но Герман был иначе воспитан. Прежде чем вступать в дискуссию, он убедился, что Берт действительно в порядке. Эманации боли от него больше не исходили, но поток эмоций был какой-то вялый и смутный, он плохо читался.
– Альберт? Альберт, ты как?
Юноша вздрогнул, точно только что проснулся, и сцапал Германа за руку мертвой хваткой:
– Дядя
