Еды на столе поубавилось. Стремительный, стремительно наевшийся до отвала, отвалился под стол, из-под которого торчали лишь его длинные крепкие лапы. Иногда псу что-то снилось, и он сучил ими и рычал. Поглядывая на собаку, его величество думал об охоте. Мечталось ему услышать звук рога, визг и лай гончей стаи, топот кавалькады. А ещё мечталось уйти вдвоём со Стрёмой в лес, разглядывать цепочки звериных следов, слушать тишину зимней чащи, изредка прерываемую цвиканьем синичек, карканьем ворона или стуком дятла. Идти, проваливаясь в снег и ни о чём не думая…
– …Я тогда, после представления, запустил лапу в колпак. Решил, что уж пару монет за пение точно заработал, – звучал где-то в отдалении Дрюнин голос. – Да не тут-то было! Кулак Гентукки быстро показал мне, что к чему. «Ты, парень, запомни, – сказал он, когда я поднялся с пола, держась за живот, куда он мне заехал этак по-дружески, – всё, что заработали, мы отдаём магистру, а уж он решает, кто и сколько получит, а сколько останется на общие нужды. И не вздумай этому перечить или… иди своей дорогой с благословения Пресветлой!» Для меня, никогда не нуждавшегося в средствах на развлечения, оказался откровением и сам факт зарабатывания денег, и то, как легко я их заработал, и то, что они мне не принадлежали!
«Я не собираюсь никому принадлежать! – смеялась черноволосая красавица в памяти короля. – Да, ты хорош собой, мой знатный господин, но это всё! Свобода – в моём сердце, да и ты не останешься верным одной женщине! Я вижу это, читаю по твоим губам, по твоим взглядам, по твоей ладони, в которой так уютно уместилась бы моя грудь…»
– Ах, Аллилуэль, – вздыхал за столом шут, – если бы ты видел её, братец, твои королевские яйца сразу бы вспыхнули! Тонкий стан, высокая грудь, бёдра невероятно крутых и плавных линий… У неё был маленький, аккуратный – ну просто эльфячий! – нос, большие тёмные глаза с насмешливым огоньком, а губы… Пресвятые тапочки, их хотелось съесть!..
Высокая и фигуристая, Эстель скрывала красоту тела под тёмными широкими одеждами, делавшими её похожей на старуху. Лишь ленты, вплетённые в волосы, отличались яркостью. Ведьма любила дорогие ленты – шёлковые и атласные: скользкие, с красками радостными и сильными; кружевные: пастельные и изящные. А он любил делать ей подарки. Когда принёс первый – золотое колечко с изумрудом, – она, рассмеявшись, выбросила его в ручей, протекающий близ лесной хижины. «Глупый ты, мой знатный господин, – говорила, смеясь, – разве можно купить то, чего нет?» «Но я вовсе не собирался покупать твою любовь! – возмущался молодой Редьярд. – Просто хотел, чтобы ты улыбнулась!» Подойдя, она коснулась тонкими пальцами его тогда ещё гладких щёк и тихо сказала: «Ну, так я улыбнулась…»
– Я, конечно, к ней подкатил. И она, конечно, не устояла. Лето, какой-то сарай, упоительно мягкое сено и запах распалённой страстью женщины – что может быть лучше для шалопая, вырвавшегося из родного дома? – шут мечтательно улыбнулся, однако улыбка получилась с оттенком грусти. – И вот, когда я лежал рядом с ней и думал, как прекрасна жизнь, она мне и говорит: «Ты только не обижайся, Дрюня, к перепихону с красивым парнем типа тебя я всегда готова, но не думай, что ты будешь единственным в моём сердце или моей постели…» Я тогда понял, мол, будут и другие. Но всё оказалось не так…
Его высочество Редьярд всегда мог урвать себе ночь вне дворца. И всё больше ночей проводил в хижине на берегу ручья, в глубине чащи. Они с Эстель устраивали соревнования в том, кто неутомимее в постели… Бегали голышом по лесу, и принцу всерьёз казалось, что он начинает понимать голос леса и зверей, как понимала ведьма… Купались в студёных водах ручья, вниз по течению впадающего в озеро, в котором плавали жёлтые и розовые кувшинки… Любили друг друга везде, где позволяло место, а после лежали и смотрели на звёзды, ловя их сплетёнными пальцами…
Защемило сердце. Долгие годы его величество держал эти воспоминания запрятанными в сундук долга и приваленными чугунной плитой ненависти. Нынче плита трескалась, а сундук рассыхался.
– В её душе всегда царил он и только он – мэтр Иживолис, – пьяно всхлипнул Дрюня, – я тогда не понимал, что она нашла в этом жёлтом стручке, полном яда, признаюсь, не понимаю и до сих пор. Но я благодарен Алли за откровенность, хотя она оказалась для меня болезненней, чем я мог предположить. Знаешь, братец, с некоторыми иллюзиями очень сложно расставаться!
Редьярд знал. Его душевный покой был одной из таких иллюзий. Прошлое, навсегда остающееся в прошлом, – другой.
Стрёма вздрогнул во сне, приоткрыл один глаз и заворчал. У входа в кухню стоял целитель Жужин, в своей серой мантии похожий на привидение.
– А что это вы делаете здесь так поздно, ваше величество? – вкрадчиво поинтересовался он. – Помнится, я прописывал вам режим! Ай-яй-яй-яй-яй!
Король невольно потёр ладонью левую сторону груди. Всё-таки прошлое – игла и колет в сердце без промаха!
– Так-так-так! – мэтр подошёл к столу. Без спроса приложил ладонь к плечу его величества, прикрыл веки. Поморщился. Заявил трагическим голосом: – Не знаю, в каких страшных грехах я виновен, но Пресветлая знатно наказала меня таким пациентом, как вы, ваше величество! Опять нехорошо с вашим сердцем! Идёмте-ка в спальню! Вас ждут процедуры, микстуры и прочие текстуры! Отдых, свежий воздух, никаких волнений! Ну сколько можно повторять?
Его величество тяжело поднялся. Отдых? Свежий воздух? И женщина, с которой можно забыть прошлое… Нет, не забыть! Попытаться.
– Дрюня, найди Грошека, скажи, что завтра я уезжаю, – приказал король, направляясь следом за целителем, – пусть всё подготовит и передаст Её Светлости рю Филонель приглашение ехать со мной.
Шут поднял на него изумлённый взгляд и вопросил:
– Куда?!
– В Невьянский замок, – не оборачиваясь, ответил Редьярд. – Заодно гляну, насколько Колька его запустил. Стрёма, ко мне!
Волкодав зевнул с подвыванием, обнажив острые белые зубы, которые с лёгкостью перекусывали самые толстые кости, поднялся и порысил следом за хозяином.
Проводив их взглядом, Дрюня допил вино прямо из бутылки. Возведя взор к потолку, прочёл короткую искреннюю молитву:
– Пресветлая, прошу, огради моего друга от поспешных решений! Нет большего зла для человека, чем поспешность в законном заполнении собственного ложа чужими телами!
Закопчённый потолок дворцовой кухни мрачно молчал. Да и что он мог сказать?
* * *Подземный город оказался огромен. Гостей (или пленников?) провели широкими коридорами, рыночными площадями, узкими улочками, на которые выходили дубовые двери жилых чертогов. Круткольх освещали сталактиты и
