С десяток западносакских солдат расступились, чтобы пропустить Эорика и его свиту. Только мы с Финаном остались стоять, поджидая, когда восточные англичане подойдут к нам. Веостан выглядел встревоженным, наверное, потому, что мы с Финаном были при мечах, хотя и без кольчуг и без шлемов. Я поклонился королю.
– Ты знаком с господином Утредом? – спросил Веостан у Эорика.
Маленькие глазки уставились на меня. Один из волкодавов зарычал, но тут же затих.
– Поджигатель кораблей, – произнес Эорик. Он явно был удивлен.
– Он сжигает и города, – не удержался Финан, чем напомнил Эорику о том, что я сжег его крупный порт Дамнок.
Губы Эорика сжались, однако он не заглотил наживку, но перевел взгляд на город:
– Замечательное место, господин Утред.
– Позволь спросить, что привело тебя сюда, господин? – почтительно осведомился я.
– Я христианин, – ответил Эорик. Его низкий, раскатистый голос звучал очень внушительно. – И святейший папа в Риме говорит мне, что Плегмунд – мой духовный отец. Архиепископ пригласил меня, вот я и приехал.
– Для нас это честь, – сказал я. А что еще можно было ответить королю?
– Веостан говорит, что этот город захватил ты. – Тон у Эорика вдруг стал скучающим, как у человека, который понимает, что нужно поддерживать беседу, но которого не интересует, что скажет собеседник.
– Я, господин.
– А те ворота? – Он указал на ворота Лудда[11].
– И их тоже, господин.
– Ты должен поведать мне, как все было.
Я понимал: все это – всего лишь проявление вежливости.
Мы оба проявляли вежливость. Передо мной стоял человек, который пытался убить меня, и ни один из нас не упоминал об этом. Вместо этого мы чопорно обменивались дежурными фразами. Я знал, о чем он думает. Эорик думал о том, что стена у Епископских ворот – наиболее уязвимая часть всего римского крепостного вала, который тянется на три мили; что наступать проще всего здесь, хотя ров с вонючей водой – это серьезное препятствие; что к востоку от ворот известняк во многих местах раскрошился и его заменили частоколом из дубовых бревен; что вся стена между Епископскими и Старыми воротами пришла в негодность. Когда я командовал гарнизоном, то выстроил палисад, но сейчас он нуждался в ремонте, поэтому захватить Лунден было проще всего с этой стороны, и Эорик все это отлично понимал.
Он указал на человека рядом с собой.
– Это ярл Оссител, – представил он.
Оссител оказался именно таким, каким я и ожидал бы увидеть командира домашней дружины Эорика: крупным, с грубыми манерами. Я кивнул ему, и он кивнул мне в ответ.
– Тоже приехал помолиться? – спросил я у него.
– Я приехал потому, что мой король велел мне ехать.
И зачем Эдуард допустил такую глупость? Ведь Эорик и Оссител могут запросто стать врагами Уэссекса, а их принимают в Лундене как почетных гостей.
В ту ночь состоялось большое пиршество, и один из любимых арфистов исполнил длинную поэму в честь Эорика и воспел его героизм, хотя на самом деле этот король ничем не прославился в битвах. Он был хитрым и коварным человеком, который правил силой, избегал сражений, а выжил только потому, что его королевство находилось на краю Британии и армиям не надо было идти через его земли, чтобы добраться до своих врагов.
И все же Эорика нельзя было сбрасывать со счетов. Он мог выставить по меньшей мере две тысячи хорошо вооруженных воинов, и, если бы даны вдруг сорвались с места и пошли в атаку на Уэссекс, люди Эорика стали бы для них ценным пополнением. Те же две тысячи воинов не помешали бы и христианам, если бы они решили пойти в наступление на северных язычников. Обе стороны пытались заманить Эорика в свои союзники, а тот принимал дары, давал обещания и ничего не делал.
Эорик ничего не предпринимал, но он был ключом к великой идее Плегмунда объединить всю Британию. Архиепископ утверждал, что эта мысль пришла к нему во сне и была ниспослана Господом. Британия будет объединена Господом, а не мечом, и самый подходящий для этого год – девятисотый. Плегмунд верил – и убедил в этом Эдуарда, – что Христос вернется в тысячном году и что Божественная воля состоит в том, чтобы последние сто лет христианского миллениума были потрачены на обращение данов и их подготовку ко второму пришествию. «Война потерпела неудачу, – вещал Плегмунд с кафедры, – так что теперь нашей верой должен стать мир!» Он считал, что настала пора обращать язычников, и хотел, чтобы принявшие веру даны Эорика стали его посланцами к Зигурду и Кнуту.
– Чего он хочет? – поинтересовался я у Эдуарда.
Меня вызвали к королю на следующее утро после празднества, и я еще некоторое время слушал, как Эдуард разъясняет чаяния архиепископа.
– Он хочет обращения язычников, – ответил король.
– А они хотят Уэссекс, господин.
– Христиане не пойдут против христиан, – заявил Эдуард.
– Скажи это валлийцам, господин.
– Они соблюдают мир, – возразил он, – по большей части.
Эдуард уже некоторое время был женат. Его жена, фактически девочка лет тринадцати или четырнадцати, уже забеременела и сейчас играла со своими придворными дамами и котенком в том самом садике, где я так часто встречался с Этельфлэд. Окно королевских покоев выходило как раз на этот садик, и Эдуард, увидев, куда я смотрю, вздохнул.
– Витан верит, что Эорик покажет себя верным союзником.
– Твой тесть тоже в это верит?
Эдуард кивнул.
– Мы ведем войну уже три поколения, – пробормотал он, – и все равно не достигли мира. Плегмунд говорит, что нужно испробовать молитвы. Моя мать согласна с этим.
Я расхохотался. Неужто нам предстоит победить наших врагов молитвами? Кнуту и Зигурду, подумал я, придется по душе такая тактика.
– А чего хочет от нас Эорик? – спросил я.
– Ничего! – Казалось, Эдуарда удивил мой вопрос.
– Он ничего не хочет, господин?
– Он хочет только благословения архиепископа.
В те первые годы своего правления Эдуард находился под сильным влиянием матери, тестя и архиепископа, и всех троих возмущало, что война требует больших расходов. На строительство бургов и вооружение фирда уходили огромные суммы в серебре, а отправить армию на поле боя стоило еще дороже, а эти деньги поступали от церкви и от олдерменов. Им же не хотелось тратить свое серебро. Война – дорогое удовольствие, а молитвы ничего не стоят.
Эдуард оборвал меня взмахом руки, когда я выразил свое скептическое отношение к подобной идее.
– Расскажи мне о близнецах, – велел он.
– Они растут.
– Моя сестра сообщила то же самое, но я слышал, что Этельстан не хочет сосать грудь? – Было видно, что Эдуард искренне переживает за сына.
– Этельстан сосет как теленок, – ответил я. – Это я распустил слух, будто он слабенький. Ведь именно это хочется услышать твоей матери и твоему тестю.
– А, – произнес Эдуард и улыбнулся. – Я вынужден отрицать, что они законнорожденные, но дети очень дороги
