Дальше шел суд над диверсантами – теми, кого удалось схватить, и саперами-предателями. С диверсантами все было ясно: это были специально подготовленные, хорошо тренированные и обученные враги, солдаты пусть не самой почетной, но нормальной военной специальности. Труднее было понять психологию предателей. Ведь они шли на смертельный риск – зачем? Что двигало ими? Неужто только страсть к наживе? А если нет – то что же? В этом и предстояло разобраться.
– Вот вы, например, как вы могли, офицер, присягавший на верность Императору, пойти на такое, стать на путь предательства?
– Да, я присягал на верность, но я не был искренен при этом. Это была маскировка. Я ждал, я долго ждал, когда же представится случай нанести ему вред посущественней. И вот я дождался. Очень жаль, что замысел наш сорвался, но я знаю: нас немало еще на свободе и никто и ничто не помешает нам – моим друзьям и единомышленникам – совершить задуманное…
– А вы?
– Я всегда выступал против войны. Я пацифист, и горжусь этим. И если мне удалось хоть на несколько дней отсрочить новое массовое смертоубийство, то моя жизнь и деятельность не были напрасными.
– Ну а вы что скажете?
– Они узнали, что моя семья на оккупированной территории, и пригрозили убить их всех, если я не соглашусь сотрудничать.
– А вы?
– Я желаю поражения Империи в этой войне. Я сожалею, что мы сделали так мало.
– Почему вы желаете нам поражения?
– Потому что Император обманул народ, пообещав немедленное и всеобщее благоденствие, а сам даже и не подумал выполнять обещание. Он и войну эту затеял только для того, чтобы было чем объяснять трудности…
– Итак, господа, мы с вами видим, что это за люди, которых противник пытается использовать в своих целях. Среди них нет тех грубо-продажных тварей, которые так обычны среди всякого рода предателей. Нет! Мы имеем дело с убежденными, отъявленными врагами, в крайнем случае – с людьми, вставшими на стезю предательства по слабости духа. И как мы поняли, еще многие такие же, как и они, ходят на свободе, общаются с нами, изображают бурную деятельность на благо Императора, а между тем только и ждут момента, чтобы ударить ножом в спину. Бдительность, только бдительность спасет нас, тотальная и напряженная бдительность! Доносите о своих малейших подозрениях, о странном поведении известных вам лиц, о неясных доходах, о враждебных Императору разговорах, о проявлении недовольства – ибо от недовольства прямая дорога к предательству! – и даже о шутках, потому что ничто не искажает правду так, как шутка. Будьте бдительны изо всех сил! А с этими предателями будет содеяно то, что они заслужили.
Петер сидел еще над сценарием, когда вновь вошел господин Мархель, на этот раз в форме полковника кавалергардов. В руке его была пачка исписанных листков.
– Снимайте, – сказал он. – Офицер контрразведки разбирается с донесениями.
Он сел и разложил листки перед собой. Петер выправил свет, снял господина Мархеля анфас, в профиль, зашел за спину и через плечо заглянул в бумаги. Это были доносы: много доносов, написанных разными почерками и напечатанных на машинке, на бумаге простой, линованной, газетной, на развернутой сигаретной пачке и на куске грубого солдатского пипифакса. Петер запечатлел этот эпистолярный вернисаж, а потом продолжил чтение поверх камеры.
Доносы были, как правило, на офицеров. Господин Мархель, перекладывая их с места на место, как пасьянсные карты, бормотал нечто нечленораздельное, но вполне удовлетворенное.
– А вот и на вас есть, – сказал он Петеру, протягивая тот самый пипифаксный листок. – Разговоры ведете подрывные и неуважение к начальству позволяете.
– Позвольте… – Петер взял листок, прочитал: «Довожу до Вашево свединья, что Майор Миле каторый с кином ходит визде гаварил что, Генерал Наш челавек недалекий и ничиво в деле Сапернам никумекает и что Гаспада Артисты нас Саперав разыгрывать будут и пиреврут Все как никагда ни быват. Остаюсь При-сем ПРИСЯГЕ Вернай Сапер и Кавалер».
– Однако, – сказал Петер. – Вот и я в подрывные элементы угодил. Будет делу ход?
– Разберемся, – рассеянно сказал господин Мархель.
Он еще позабавлялся перекладыванием бумажек, потом повернулся к Петеру.
– Вот вам еще одно доказательство моей правоты, – сказал он. – Ведь арест диверсантов и предателей еще не произведен, а посмотрите, как народ отреагировал на эту готовящуюся акцию! Поток разоблачений! И это только за один день! А дальше – о! Нет, с таким народом нам нечего бояться!
– Подождите, – сказал Петер. – Арест киногруппы – это на самом деле фальшивая киногруппа или?…
– Подполковник, – укоризненно протянул господин Мархель, – я ведь все утро потратил, растолковывая вам положение вещей. Это та киногруппа, которая требуется по сценарию. Понимаете? По сценарию требуется, чтобы киногруппа оказалась фальшивой, следовательно, она и есть фальшивая. Нельзя допустить, чтобы образовалось какое-нибудь двоякое толкование, чтобы остались двусмысленности и недоговорки… недоговорения… недоговоренности. Наше дело – представить истину так, чтобы она была понятна и доступна даже младенцу, даже клиническому идиоту. А если для этого приходится идти на некоторые разъясняющие… мм… трюки, то что же делать – специфика жанра… Вы поняли?
– Кажется, понял, – сказал Петер. – Но что будет с актерами?
– Не с актерами, а с диверсантами, – поправил господин Мархель.
– Но ведь это же вы сделали их диверсантами!
– Я? Что за чушь? Кто вам такое сказал?
– Но ведь это вы пишете сценарий!
– Я пишу, но это не значит, что я выдумываю! Я просто расставляю те или иные события на места, им принадлежащие, и иногда даю необходимые объяснения. События, наблюдаемые без системы, могут производить впечатления стихийных – но в действительности нет никакой стихийности, а если события кажутся нам стихийными, это значит только, что мы не сумели разобраться в системе, ими управляющей. И если я проник в эту систему, я могу предвидеть и прогнозировать события с бесконечно большой точностью! Что я и делаю! Если я обладаю даром предвидеть и прозревать события, это вовсе не значит, что я их выдумываю. И если в системе сценария диверсанты – это диверсанты, то это действительно диверсанты! Сценарий – это теория, фильм – практика, а то, что происходит перед камерой, – это пластичный материал, из которого в соответствии с теорией создается практика – высший критерий истинности. Теперь понятно?
– Чума на оба ваши дома! – в сердцах сказал Петер, и господин Мархель тихонько заржал. – Меня там нигде не должны шлепнуть?
– Вы сценарием вообще не предусмотрены, – сказал господин Мархель. – Вы всегда находитесь по другую сторону камеры. Так что личная ваша судьба, разумеется, продолжается за
