– А почему нет? – сказал Петер. – Тело-то не обнаружено.
– Тогда он – дезертир, государственный преступник!
– Да? – удивился Петер. – Интересная мысль.
– Ты странно относишься к такому важному вопросу! – гнул свое Армант.
– Тебе же сказали – он бесплотен, – сказал Петер. – А бесплотным может быть только дух. Потеряв тело, человек автоматически выбывает из рядов, и о дезертирстве речи быть не может.
– Это словесные выверты. – Армант, похоже, захмелел. – Суть дела состоит в том, что ч-человек может потерять плотность, а может ее и вернуть, – так бывает, я знаю, это не имеет ничего общего с потерей тела, то есть со смертью. Я помню, как вы с ним говорили про это – я вошел, а вы меня не видели и сидели, а потом у вас чуть до стрельбы не дошло, – я по-омню! – Он хитро прищурился и погрозил пальцем. – Хитрые! Думаете, я ничего не знаю? Я все-о знаю…
О-ла-ла, подумал Петер, а пацан показывает зубки… Ладно, потом.
– Господи, – глухо сказала Брунгильда, – да что они с ним сделали-то такое? Петер, что они с ним сделали? Ведь он за них все – душу, кровь… все… а они? За что? Как так можно ослепнуть, чтобы своих?…
– Можно, – вздохнул Петер. – Еще и не так можно. Саперы ведь видят – мы появились, и пошла всякая мерзость. Значит, мы виноваты. Значит, нас под ноготь… виноват, к ногтю. Что, они могут со стороны разобраться, кто именно виноват? Да ни черта! Ни черта! И мы ни черта не можем, вот в чем самая-то беда…
Снег сыпал и сыпал, изо дня в день, понемногу, мелкий и редкий, но он сыпал без перерывов и заваливал все на свете, и все силы вскоре приходилось убивать на пробивание дорожек и дорог, на расчистку площадок и прочее, и прочее, и прочее. Козак заходил редко, с оглядкой – как он говорил, антикиношные настроения вроде бы рассосались, но опасаться, что тебя еще раз рубанут сзади лопатой, приходилось. Вероятно, наиболее активные сторонники террора погибли при газовой атаке, а сами киношники, удалившись в павильон, больше глаза не мозолили и рецидивов ненависти не вызывали. Работы стояли прочно, на мертвом якоре. Для чего-то саперы выходили на свои места, крутились по стройке, создавая иллюзию какого-то движения, но за последний месяц мост не прибавился ни на одно звено.
На экране же дело обстояло следующим образом: после восстановления разрушенной электростанции очень быстрыми темпами мост был достроен, соединен с противоположным берегом и закреплен. Предварительно там был высажен воздушный десант, который захватил плацдарм и удерживал его до момента введения моста в эксплуатацию. Танковая армия – пластмассовые танки в одну пятидесятую натуральной величины – форсировали каньон и прорвали наспех возведенные оборонительные сооружения противника. Однако противник не терял надежды на контрудар. Высадив танковый десант в нашем тылу, он попытался прорваться к мосту, но был остановлен и в тяжелом бою разбит наголову артиллеристами и саперами. Апофеоз – генеральное наступление- решено было снимать на натуре, и не здесь, а на юге, и не сейчас, а весной.
– Темпы, темпы, темпы! – Господин Мархель метался по своей резиденции – пол был завален исписанными и смятыми листами бумаги, окурками дорогих сигарет, фотографиями и кусками киноленты. – Как показать темп? Как создать темп? Петер, ты что молчишь?
Петер сидел, закинув ногу на ногу, и курил дорогую сигарету господина Мархеля. Они только что просмотрели отснятое, и… темп, господа, темп! Видно было невооруженным глазом, что саперы еле передвигаются.
– Не молчу, – сказал Петер. – Я думаю. И я думаю, что надо не форсировать темп, а оставить так, как есть. Пусть будет видно, до какой степени измучены люди, что они еле стоят на ногах, – но мост тем не менее построен. Как, Гуннар?
– Императору может не понравиться. Он не любит излишнего натурализма.
– Тогда дать им недельку отдохнуть, отоспаться, подкормиться – и переснять. Снять-то надо метров двести…
– Подкормиться… подкормиться… – пробормотал господин Мархель. – Пожалуй, да. Недельку, говоришь? Может, поменьше? Дня два-три?
– А куда торопиться? – спросил Петер. – Давай пока смонтируем остальное, а эти куски вклеим.
– Н-ну, давай… – как-то неуверенно сказал господин Мархель.
С ним последнее время творилось что-то не совсем понятное – будто кончался завод его пружины, и в движениях и действиях стали возникать паузы и перебои. Не раз он принимал предложения Петера по поводу фильма и не раз уступал ему в спорах. Петер, каждый раз ожидавший упрямого сопротивления, терялся, когда вместо каменной стенки на его пути оказывалась труха, и не доводил дело до конца. Сейчас, почуяв слабину, он двинулся дальше.
– Да, Гуннар! Мы ведь забыли об одном деле – об одной сцене. Арест майора Вельта до сих пор не снят. А может получиться очень эффектно!
– Да-да, – согласился господин Мархель. – Надо снять. Сделай это, пожалуйста. Комендантских тебе дать?
– Не надо, – сказал Петер. – Ну их! Я саперов возьму.
– Хорошо, – согласился господин Мархель. – А вечером суд.
Петер уже выходил, когда господин Мархель окликнул его:
– Подожди! Мы же не переснимали предателей – так за что же арестовывать майора?
Петер нашелся сразу, – вероятно, ответ был уже заготовлен и лежал под рукой, один из многих:
– Как за что? За гомосексуализм, конечно.
– А! Ну да, – вспомнил господин Мархель. – Конечно. Извини, склероз…
Но арестовать майора не удалось: увидев вооруженных саперов и операторов, он понял, в чем дело, попытался бежать, потом открыл пальбу; саперы, разумеется, в долгу не остались…
– Ну вот, – недовольно сказал Петер. – Хоть бы морду целой оставили, что ли…
– Душу отвели, – сказал Козак, забрасывая автомат за спину.
Выход нашли: Арманта, похожего фигурой на майора, одели в майорскую форму, и Петер снимал со спины, как его ведут в блиндаж, запирают за ним дверь и пломбируют ее, и два сапера с автоматами становятся на стражу; потом господин Мархель в полковничьем обличии прочел Арманту – Петер опять снимал со спины – приговор, согласно которому майор Вельт за поведение, позорящее честь офицерского мундира, приговаривался к пожизненному заключению и полному поражению в правах.
– Скомкали эпизод, – сказал с сожалением Петер. – Могло лучше получиться.
– Сойдет, – сказал господин Мархель. – Не будем отвлекать внимание зрителя на второстепенные сюжетные ответвления.
Вечером этого дня Петера попытались убить. Он возвращался из павильона один, и вдруг перед ним вырос человек и скрипнул снег сзади, там тоже кто-то был, человек поднял руку и что-то сказал. Петер не расслышал, потому что, сделав обманное движение вправо, сам отклонился влево и повернулся боком, выстрел был глухой и мимо. Петер бросился в ноги стрелявшего, но тот успел выстрелить еще раз, и Петера обожгло вдоль спины, он сбил мазилу с ног, кто-то топтался рядом, Петер крепко держал своего противника за кисть с пистолетом, еще раз грохнул выстрел,
