– Разумеется, – согласился Тригас.
– Тут вот газеты и журналы, – сказал Петцер. – Я быстро.
– Юхан, – произнес Март немного погодя, – ты об этом молчал всю дорогу?
– Не только, – ответил Тригас неохотно. – Он мне показывал фотографии – не знаю ли я кого. И там была одна, которая никак не могла к нему попасть. А она попала. Вот я и думал.
– Все равно я с этими не-больными ничего не понимаю…
– Что тут непонятного? – рассердился Тригас. – Ну что тут можно не понять? Отсидеться. Переждать. Частная собственность, полиции или там гражданской гвардии вход заказан. А общественность сумасшедшими брезгует…
Через полчаса, как и обещал, Петцер вошел, с отвращением содрал с себя залитый чем-то халат, больничные брюки и рубашку, бросил их в угол, оделся в цивильное, встал у двери и, явно заставив себя улыбнуться, сказал:
– Я готов, господа!
Господа послушно поднялись и пошли к выходу. В воротах Петцер пропустил их вперед и еще потолковал о чем-то с охранником. По дороге Тригас опять молчал, а Петцер пытался играть прежнего, ресторанного Петцера, но у него плохо получалось. Его высадили у почты и свернули к отелю.
В отеле царило необычное оживление, швейцар и, кажется, официанты из ресторана переносили вещи постояльцев с первого этажа на второй. Портье, приятель Марта, отдавал распоряжения и громко повторял:
– Господа, просим прощения за неудобства, это временно. Господа, в связи с реконструкцией отеля…
– Что, ремонт? – спросил Март, подходя.
– Не совсем, – сказал портье. – Вас это не коснется. Только первый этаж. Вас же, господа художники, я приглашаю сегодня на торжественный ужин по случаю приобретения мною городского отеля.
– Поздравляю, – поклонился Март.
– Да-да, – как-то очень рассеянно сказал портье, то есть хозяин. – Теперь мы развернемся… – Морда его сияла.
– Вот и еще один обрел смысл жизни, – усмехнулся Тригас, поднимаясь по лестнице.
– Не богохульствуй, Юхан, – сказал Март.
– А почему бы нет? – пожал плечами Тригас. – Почему бы мне не побогохульствовать?
– Потому что все равно не поможет. Ты пойдешь на этот ужин?
– Обязательно пойду. Искупаться в сливках здешнего общества – нет, такой случай упускать нельзя.
В номере кто-то побывал. Причем этот кто-то очень старался не оставить после себя следов, но профессиональная память есть профессиональная память, и Март видел, что коробки с красками стоят чуть-чуть не так, как стояли, и дверца шкафа, остававшаяся приоткрытой, почти затворена. Он перебрал вещи, документы – ничего не пропало. Тогда он сел на подоконник и задумался. Странный сегодня день. Странный сумасшедший дом, где читают стихи и где пациентов не лечат, и странный доктор Петцер, и очень странный Тригас – очень странный Тригас. Ну ладно, мутант, с кем не бывает… Но что это за фотографию такую ему мог показать полицмейстер? Выходит, есть что-то неспокойное в прошлом Тригаса… как, собственно, и в любом прошлом. Это потом все подравнивается и подгоняется в соответствии с текущим моментом. Поэтому сейчас мы имеем преуспевающего халтурщика-монументалиста, свободного художника, не так давно вернувшегося из Киото, где он изучал японскую живопись в течение семи лет. И в биографии его оставлены только те нити, которые намотаны на сегодняшнего производства гвоздики с блестящими шляпками. И нет и не может быть там места каким-то фотографиям, которые не должны попасть в руки полиции, а вот попали. А может, и не было никакой фотографии и он просто выдумал все это, чтобы от меня отвязаться? Вряд ли, я бы почувствовал. А если он говорит правду – он что, мне доверяет? С чего бы это? Наконец, знает он, кто я, или просто тогда оговорился спьяну? Как мне с ним себя вести? Ни черта не знаю и не понимаю. И какого дьявола делать у меня обыск? Увижу полицмейстера – так прямо и спрошу. Или не стоит нарываться?
Звякнул телефон, и голос портье-хозяина произнес:
– Господин Траян, все уже собрались, ждем вас…
– Иду, – сказал Март.
На том конце положили трубку, но в трубке пискнуло не один раз, а два. Март уставился на телефон. Ну и дела, подумал он. Значит, не только обыск… Ну-ну.
Он сменил рубашку, надел темный галстук, новый, недавно купленный пиджак. Смокинг бы, подумал он. А еще лучше фрак. Фиолетовый. Или мундир. Говорят, собираются вводить форму для писателей – с погонами у простых смертных и с эполетами у великих. Про художников пока не слышно, но тоже, видимо, не за горами…
Тригас решил соответствовать не нормам приличия, а представлениям общественности о художниках. Он вырядился в пестрое вязаное не-понять-что – пончо не пончо, свитер не свитер, – холстяные серые брюки и плетенки на босу ногу. Март посмотрел на него, на могучую волосатую грудь, выпирающую из выреза, на волосатые же пальцы ног и сказал:
– Ты забыл сделать педикюр.
– О! – сказал Тригас. – Это идея! У тебя краски под рукой?
Краски оказались под рукой, и он выкрасил ногти на ногах в покойницкий голубовато-зеленый цвет.
По случаю банкета ресторан был закрыт для посторонних, и у входа швейцар увещевал недовольных завсегдатаев. Март и Тригас протиснулись через небольшую, но плотную толпу, назвались и были допущены. Кто-то прошипел вслед: «А голубых пускают…» Тригас хохотнул.
Общество подобралось самое-самое: господин мэр с супругой, господин секретарь мэрии, господин судья, господин товарищ прокурора (сам господин прокурор был вызван в столицу по делам службы), господин председатель акцизного ведомства, господин податной инспектор, господин управляющий городским отделением Национального банка, владельцы магазинов, редактор местной газеты, два модных адвоката, тренер городской футбольной команды, наконец – господин полицмейстер и господин начальник тюрьмы, здесь же – супруги и взрослые дети, короче, всего человек сорок-сорок пять. Марта и Тригаса представили, причем очень торжественно, с перечислением наград и званий (а что, подумал Март, звучит неплохо, особенно если не знать, за какое дерьмо это все присуждалось и присваивалось…), и усадили за стол, не на самые близкие к имениннику места, но и не на шхельду, порознь, каждого между двумя дамами, которые наперебой принялись ухаживать за знаменитостями. Все было чинно и благородно, господин мэр выступил с речью, в которой приветствовал приобретение отеля жителем города, теперь прибыль не будет уплывать в столицу, потом говорили тосты, пили в меру, ели деликатно, приятно было смотреть – приятно и скучно. Даже Тригас как-то стушевался и не рвался на эпатаж. Потом разделились, дамы отдельно, мужчины отдельно, молодежь танцевала, к ним присоединились и пожилые пары, и, так сказать, смешанные; Тригас тоже подхватил чью-то дочку, еле достававшую ему до плеча, и покачивался с ней в полумраке. Кто-то в углу уселся за шахматы. Солидные мужчины беседовали.
– …на грани банкротства, поэтому стал распродавать. Ну, я и купил. Пятьдесят тысяч сразу и еще по пятнадцать каждый год…
– Дешево что-то…
– Очень дешево. Я предложил – и прямо обалдел,
