– Что с тобой? – спросила она, и, хотя спросила она это быстро и испуганно, Эрик чувствовал, что прошло очень много времени, и видел, как медленно открывается рот и изгибаются губы, как за зубами ворочается язык, как истекают звуки и складываются в слова, а слова постепенно обретают смысл… Он глубоко вздохнул, в груди заломило от воздуха, а время натужно разогналось и пошло в нормальном темпе.
– Не знаю, – сказал он. – Ничего. Все хорошо.
– Ты такой бледный, – сказала она.
– Да, – сказал он. – Как конь.
– Почему конь?
– Конь бледный.
– Не говори глупостей, зачем?
– А я что, часто говорю глупости?
– Нет, просто…
– Что просто?
– Все хорошо.
– Не знаю.
Она села рядом с ним, положила руки ему на плечи, погладила пальцами шею, затылок. Лицо ее приблизилось к его лицу, стало большим и плоским. Веки опустились, прикрывая радужки – зеленовато-коричневого цвета с темными точками – и зрачки, темные и глубокие; длинные ресницы подрагивали, губы слегка приоткрылись; за окном видимая в щелях жалюзи стая голубей описывала круги над крышей дома напротив; сдутая легким сквознячком со стола, на пол скользнула газета и легла заголовком кверху: «Выживание любой ценой?»
– Ты не знаешь, куда я дел конверт? – вспомнил вдруг Эрик.
Сторожевая струна, ослабшая было, вновь натянулась и загудела высоко и сильно.
– Боже мой! – слабым голосом сказала она. – Какой конверт, о чем ты, какой может быть конверт?…
– Никак не могу вспомнить, куда я дел конверт, – сказал он.
– Зачем тебе конверт, когда у тебя есть я?
– Ты ничего не понимаешь, – раздраженно сказал Эрик. – Это очень важно.
– Это тебя и испугало? – спросила она. – Только это?
– Меня ничего не пугало, – сказал Эрик. – Ты что, видела его?
– Ну конечно.
– А где он сейчас? – спросил он нетерпеливо.
– Не знаю, – сказала она растерянно. – Ты же его держал в руках…
– Я не могу его найти, – сказал он.
– Успокойся, – сказала она. – Куда он может деться?
– Поищи, – сказал он. – Это страшно важно.
Элли вздохнула и встала на ноги.
– Какой же ты, право… – начала она и сделала шаг к столу. – Ничего бы с тобой…
Струна вдруг загудела сильнее.
– Стой! – испуганно сказал Эрик.
Она вздрогнула и оглянулась на него:
– Что?
– Иди сюда, – сказал Эрик. – Ничего не было. Иди сюда.
– Господи, – сказала она, – ты просто сумасшедший сегодня.
Эрик обнаружил вдруг, что стоит на ногах.
– Ну что ты? – сказала Элли, и в голосе ее был страх. – Как маленький… как не знаю кто…
– Ты его взяла, – понял вдруг Эрик. – Ты его прячешь. Зачем ты со мной… так?
– Я? – изумилась она совершенно неподдельно.
– Как ты изображаешь удивление, – сказал Эрик. – Не всякая актриса сможет. Я тебе так доверял…
– Эрик, – сказала она. – С тобой что-то случилось. Что-то не так. Мне страшно с тобой.
– А мне с тобой противно! – выкрикнул Эрик. – Воровка! Ты украла его!
Он бросился на нее и рванул полотенце. Элли судорожно вцепилась в его руки, и боль от глубоко проникших в тело ногтей на секунду отрезвила его. Он увидел ее лицо, искаженное болью и обидой, и сам он, наверное, тоже переменился в лице, потому что Элли отпустила его руки и зажала в ужасе рот, и спасительная боль исчезла, и мрак, наполнявший его, вдруг выплеснулся наружу; он увидел свои пальцы, сомкнувшиеся на горле Элли, – и крик ее вдруг прервался, а на лице сквозь ужас проступило что-то твердое, упрямое, жесткое – когда он повалил ее на спину и овладел ею, – и растеклось, расплылось – когда он наконец отпустил ее, и она лежала без движения, только хрипло дышала, и черные пятна от пальцев проступали на ее горле, – а потом вдруг мрак исчез, втянулся внутрь, и Эрик остался сидеть на полу рядом с изломанной, бессильно плачущей девочкой… в комнате висел, замерев на одной ноте, далекий гул, давил на уши и глаза, и Эрик попытался встать, но пол уходил из-под ног, как плывущая льдина, он упал и ударился плечом об угол стола, электрической резкости боль пробила что-то внутри, лопнул какой-то пузырь, нарыв – и стало страшно. Боже мой, подумал Эрик, что со мной? Что я наделал? Что я натворил?…
– Элли, – сказал он – попытался сказать, слова вязли в горле и не выходили наружу, он прокашлялся и повторил: – Эл-ли…
Она открыла глаза – он не видел ничего, кроме ее глаз, – и посмотрела на него. Левая рука ее поднялась и легла на горло.
– Элли, – еще раз сказал он.
Она закрыла глаза. Будто ушла.
Цепляясь за стену, он встал и прошел в душевую. Там он сунул голову под кран и пустил холодную воду. Сильная струя била в темя, разлеталась брызгами по спине. Показалось вдруг, что он стоит так целую вечность. Ломило уши. Потом он почувствовал, что между теменем и глазами, где-то посередине, сооружена темная и прочная преграда, не пропускающая сквозь себя понимание и страх; тогда он повернул голову так, чтобы вода хлестала в лицо, но легче от этого не стало.
Он автоматически взял полотенце, чтобы вытереть лицо, – и вдруг, зажмурившись, будто в ожидании чего-то стыдного и желанного, обмотал полотенце вокруг головы, закрыв лоб и глаза, и стал тянуть за концы, сдавливая голову и замирая в предвкушении того, что должно было сейчас произойти… произойти… ничего не происходило, руки разжались, полотенце съехало на шею, и он с отвращением бросил его в угол и заметил, что пальцы дрожат и ногти побелели.
Страшно не хотелось выходить из душевой. Стоило открыть дверь… Он стоял и держался за ручку двери и все никак не мог заставить себя ее открыть. Это было то же самое, что прыгать с парашютом, – страх, пересиливающий волю. Потом он все-таки прыгнул.
От рванувшего навстречу воздуха остановилось дыхание. Мир раздвоился, миров стало два: в одном Эрик вошел в свою собственную комнату, в другом – он проваливался, кружась и задыхаясь, в непроглядную ночь, парашют не
