По правде говоря, бо́льшую часть времени на присутствии Якоба Итало едва ли заострял внимание – были у него дела и понасущнее. Несмотря на то что минул уже почти год, Якоб все никак не мог набраться смелости и спросить, что Итало испытывал к нему – презрение, гнев? Но жизни было угодно распорядиться иначе – через пару месяцев после того как от особняка Дорта и его пристроек остались один лишь фундамент и голая земля, одним утром Регина не встала с кровати. Итало послал своего старшего, Джованни, к доктору, но к тому времени, как тот прибыл, все было решено. По-видимому, рак матки, сидевший в ней уже долгое время, распространился по всему ее телу. Итало и дети сидели с ней до самого конца. В последний миг глаза Регины закатились, а губы задвигались, будто она хотела что-то огласить – некое напутствие или внезапно открывшуюся истину, – но вымолвить ей удалось одно-единственное слово: «женщина». Все другие слова умерли вместе с ней.
Все, кто знавал Итало, ожидали, что со смертью Регины он сойдет с ума, раздавленный тяжестью скорби и ответственности за огромную семью. После работы Клара захаживала в его дом, дабы оказать посильную помощь в готовке пищи и уборке, и вместе с ней приходили Лотти и сестры, но всем было понятно – детям Хелен и Георга суждено отправиться в детский дом и захватить выводок Итало и Регины с собой. И пусть Итало не спился и не очерствел душой, его фасад, обращенный к семье и людям в лагере, дал множество трещин. К удивлению Клары и ее девочек, Мария, старшая из приемных детей, выступила вперед и взяла бразды правления в свои руки. Все судачили, что-де она не выдержит, что тяготы сломят и ее, но Мария оказалась неожиданно стойким оловянным солдатиком. За несколько месяцев она привела свою новую семью в относительный порядок – пусть это и далось ей нелегко и прошло не без перипетий. В итоге никто не бросил школу и не потерял работу, кроме самой Марии; она не вернулась к учебе и оставила подработку в пекарне. Злые языки молвили, что она вздумала выйти замуж за Итало – о коем в лагере ходили куда более неожиданные слухи, чем разумно было предположить, – но постепенно всем стало ясно, что Мария взяла на себя роль домоправительницы, а не девицы на выданье. Эту свою твердую позицию она хранила до самого конца пребывания семьи в лагере.
XXXПрошло три года. Робкое ухаживание Якоба за Лотти продвинулось к долгой помолвке, а затем и к браку – примерно в то время, когда западный резервуар водохранилища начал заполняться водой. Минувшее лето выдалось горячим и сухим, река Эсопус пересохла в собственных устьях, и уровень в большой чаше прирастал до ужаса медленно – были даже опасения, что водохранилище вышло слишком большим и никогда не заполнится до конца. Но уже следующей осенью, дождливой и ненастной, вода достигла ожидаемых отметок. Следующей весной – девятнадцатого июня тысяча девятьсот четырнадцатого года, если говорить точно, – все звонки в лагере гремели целый час, возвещая завершение бо́льшей части работ на водохранилище, пусть до официального завершения стройки и оставалось еще целых два года. Распустили команды, вычищавшие долину, дали вольную каменщикам. Что делать дальше – насущная тема для многих. Райнер с Кларой и Лотти с Якобом не остались в стороне, но шум звонков из долины внес в их планы легкий налет срочности.
Первым покинул лагерь Итало, получив вскорости должность каменотеса в Уилтвике. В следующем году Лотти, Якоб и их первенец, Грета, поселились в Вудстоке – там Якоб устроился на работу к парню, что делает резные надгробия. Чтобы продолжить обучение и помочь с ребенком, сестры Лотти, Гретхен и Кристина, уехали вместе с ними. Райнер и Клара задержались в лагере дольше всех – они были там даже тогда, когда улицы и дома опустели, а пекарня и бакалея закрылись. В конце тысяча девятьсот шестнадцатого года, когда водохранилище было окончательно объявлено готовым, Райнер и Клара попали в число тех немногих, что своими глазами видели снос лагеря. Благодаря тому же таланту убеждения, который привел его и его семью в это место, Райнеру удалось заполучить должность в управлении по надзору за работой и обслуживанию резервуара и туннелей, направлявших воду в жаждущие краны Нью-Йорка. В то время Штаты близились ко вступлению в Первую мировую, и парню с немецким акцентом сложно было занять столь ответственную должность, но Райнер, убедив всех кого нужно в своей лояльности, в течение всего следующего десятилетия хаживал вверх и вниз по Ольстерскому округу, инспектируя часть акведука Катскилл – туннеля, шедшего на юг от водохранилища. Он с Кларой переехал в Вудсток, в скромный дом через пару дверей от Лотти и Якоба, чья семья приросла сыном (тоже Якобом) и еще одной дочкой (Кларой). Кристина, самая младшая дочь Райнера, прогремела на всю округу, понеся ребенка от мужчины сильно старше ее, перебравшегося с севера Бикона, дабы позаботиться о больном брате. После поспешной свадьбы Кристина и Том (так звали горе-кавалера) уехали жить в Гудзон. Средняя сестра Гретхен, закончив педагогический колледж в Гугеноте, стала преподавателем в Райнбеке. Она вышла замуж поздно – за проводника железной дороги, роман с которым развился во время поездок в Манхэттен за музейными красотами.
Жизнь шла своим чередом, несмотря на все фантастические волнения, выпавшие на долю Шмидтов и тех, кто так или иначе связался с Рыбаком. Раз-другой в год, обычно в разгар лета, Итало с семьей навещал Райнера. Пока Клара и Лотти охали над тем, как сильно выросли дети, и выслушивали рассказы о последних детских достижениях, Райнер и Итало говаривали о погоде и обстановке в мире. Якоб, сидя тихо, делал вид, что слушал их, время от времени кивком указывая на свою причастность к разговору. Итало неплохо устроился – выкупил каменную мастерскую, нанявшую его, привлек к делу своего сына, Джованни. По его словам, дел у него теперь было невпроворот, но такой порядок вещей его более чем устраивал. Клара сказала, что ему следует подыскать себе славную женщину, но Итало махнул в ответ рукой – дескать, нет у меня времени на такие вещи. От визита к визиту его волосы все больше седели, и оставалось их все меньше, кожа его болезненно серела, но на все увещевания Клары и просьбы позаботиться о себе Итало отшучивался и бодрился. В один прекрасный
