– Не убьют, я фартовый.
– А раз фартовый, то чего ждешь?
В кромешной темноте я почувствовал, как ко мне под шубу скользнули немного загрубевшие от работы, но ласковые и теплые женские руки. Губы встретились с губами, и нас охватила страсть. Торопливо срывая друг с друга одежду, мы сплели наши тела в немыслимый клубок и растворились друг в друге без остатка. Потом, обессилевшие, но довольные, лежали рядом и болтали о каких-то пустяках. А дальше как-то само собой перешли на ее жизнь.
– Не хотела я за него идти, да родители сговорились, куда денешься. Потом дочка Танечка родилась, а мои родители померли разом. И вовсе некуда стало деваться, да еще братишка вот сиротой остался, с нами жить стал. А муж не любил меня – бил, бывало, а потом и вовсе ушел. Тошно с ним, постылым, жить было, маетно, братика каждым куском хлеба попрекал. Может, убьют, прости меня, Господи!
Я слушал безыскусный рассказ молодой красивой женщины, которой захотелось немного тепла и ласки в серой беспроглядной жизни, и помалкивал. Наконец ее рассказ подошел к концу, и она переключилась на меня:
– А ты из Москвы?
– Да.
– Никогда не бывала, а теперь и вовсе не погляжу, с этой войной проклятой да смутой. Когда она хоть кончится?
– Теперь скоро, царя вот выбрали – значит, смуте скоро конец.
– А сказывали, что царем какого-то немца-басурманина выбрали, правда ли?
– Нет, он православный, – хмыкнул я.
– А ты его видел?
– А как же: вот как тебя. Да и ты, поди, видала, он же с нами сейчас пришел. Ты как рассветет, ворон не лови, а смотри во все глаза. Так царя и увидишь.
– Ой, да как же я его узнаю?
– Ну, это просто, у кого рожа самая злая – тот и царь.
– Правда?
– Конечно, правда: посмотри на меня, разве эти глаза могут соврать?
– Ой, врешь ты все!..
Утром, осторожно высвободившись из объятий, я быстро оделся и вышел во двор. Сладко потянувшись, услышал скрип снега и, обернувшись, увидел невозмутимые лица Никиты Вельяминова и Анисима Пушкарева.
– Вы чего тут?
– Так сон твой охраняем, царь-батюшка, – ответствовал стрелецкий полуголова.
– Я вижу, как вы охраняете, – пробурчал я, – того и гляди, лихие люди украдут государя вашего, а вы, лиходеи, и знать не будете.
– Грех тебе говорить такое, Иван Федорович, нешто тебя потревожил кто али помешал чему? – скроил умильную рожу Анисим.
– Видел все?
– А чего, дело молодое, а я не такой дурак, как твой кравчий или стольники со спальниками-дармоедами. Скоро из царя схимника сделают!
– Анисим! – повысил голос Вельяминов.
– А чего Анисим? Я уже тридцать пять годов Анисим! Когда государыня из Стекольны[25] приедет, так то совсем другое дело будет, а сейчас оно и не грех вовсе!
– Так, всё, прекратили базар! Лучше расскажите – от лазутчиков вестей нет?
– Тихо все, государь, не знают воры о том, что мы идем.
– Тогда седлайте коней, нечего засиживаться!
Никита с Анисимом бросились выполнять распоряжение, а я обернулся и увидел, как на меня изумленными глазами смотрит хозяйка двора.
– Чего ты, красавица, смотришь так, будто чудо какое увидела?
– Они тебя государем назвали… – прошептала она еле слышно.
– Ну вот – видишь, и царя повидала.
– Прости, государь, – кинулась молодая женщина в ноги.
– За что простить али неладно получилось? Поднимайся давай, застынешь, чего доброго. Как зовут-то тебя, красавица?
– Настею…
Услышав ее имя, я будто окаменел. Перед глазами проплыли картины прошлого, кабак на окраине Новгорода, схватка с его хозяином, наша жизнь в тереме, потом острог у поганого поля, рассказ Ксении и перекошенное от ужаса лицо Золтана Енеке. Наверное, вид мой в это время стал страшным, и Настя, невольно вскрикнув, отшатнулась от меня и прижалась к бревенчатой стене избы. В этот момент отворилась дверь, и из нее кубарем вылетел растрепанный и босой Сенька и опрометью бросился между нами, загородив сестру.
– Береги сестру, парень, – грустно усмехнулся я и на негнущихся ногах пошел прочь.
Вскочив в седло, обернулся к своим спутникам и махнул рукой, дескать, трогаемся. Потом, проглотив наконец ком в горле, спросил у Вельяминова:
– Никита, а коней у воров давеча много ли отбил?
– Да есть маленько… кони, правда, неказистые, а чего?
– А ничего – оставь в сем дворе какую ни то лошаденку покрепче, потом сочтемся. Будет чем пахать людям по весне… и за-ради Христа, не спрашивай меня ни о чем, а?!
– Как скажешь, государь, а может…
– Не может!
Еще несколько часов скачки, и наступит момент истины. Коломна – хорошо укрепленный город с мощными каменными стенами. В нем воевода князь Долгоруков успешно оборонялся от войск Болотникова, а когда тот отступал от Москвы, еще и разбил его. Правда, через пару лет город изгоном взял полковник Лисовский и пленил князя, так что еще посмотрим, кто кого. У Заруцкого примерно от трех до шести тысяч казаков. У меня же всего около четырех с половиной. Правда, мои лучше вооружены и обучены. Кроме того, я сделал все, чтобы возможные соглядатаи мятежного атамана видели, как я выступил из Москвы с пехотой и артиллерией. Если я все правильно рассчитал, он попытается уйти.
Впереди, рассыпавшись на несколько мелких отрядов, идут служилые татары Арслана. С ним идет Корнилий со своей сотней, в которой по-прежнему нет и половины. Впрочем, его задача – приглядывать за царевичем и его воинами и присылать мне донесения. А вот и гонец, легок на помине, знакомое лицо… ах да, это Федька Панин. Новик, которого я велел поверстать на службу в сотню своего телохранителя. Михальский его хвалит, говорит, что парень старательный и исполнительный. Правда, любопытный, но это не всегда недостаток. К тому же он ловок, внимателен к мелочам и смел.
– Государь! – кричит
