– Такой ты мне нравишься больше, моя прекрасная ведьма, гораздо больше.
«Надо остановиться! – простонала про себя Ксана. – Герман…»
Но обида туманила голову и удесятеряла силу холодной Ксаны. У которой раздувались ноздри от жажды крови, которая чуяла разлитую вокруг силу и стремилась к ней, для которой любая цена не значила ничего…
– Дай мне силу, Гаап, – прошептала она. – И прими мою покорность!
А силы здесь полно – сила тёмной и необыкновенно мощной энергии Ша. Сила клубилась в углах, скользила по стенам, обрамляя ужасающие барельефы резкими тенями, ласкала ноги Ксаны и поднималась чуть выше, вызывая сладкое предвкушение.
– Прими мою покорность…
Баал резко обернулся и приблизился так, что их глаза разделяло не более двадцати сантиметров. Приблизился и вцепился ей в плечо крепкими, жёсткими пальцами.
– Скажи, что ты хочешь!
– Я хочу…
– Скажи, что мечтаешь о могуществе Тьмы!
– Я мечтаю…
– Скажи, что жаждешь Зла…
«Остановись!»
Но другая, новая Ксана не среагировала на отчаянный возглас Ксаны прежней.
– Я жажду, баал, – прошептала она, преданно глядя в ястребиное лицо. Плечо пронзала боль. – Прими мою покорность, умоляю.
– Раздевайся.
Гаап не отвернулся, но Ксане было всё равно. Она чуть улыбнулась, выпрямилась, спокойно расстегнула и сбросила на пол платье, скинула туфли, поставила левую ногу на скамью и сняла чулок, затем обнажила правую ногу и лишь после этого избавилась от трусиков.
– Раньше ты носила лифчики, – заметил Гаап.
– С недавних пор я могу вновь обходиться без них, – усмехнулась в ответ Ксана и чуть качнула грудью. – Она поднялась.
– Хорошо быть ведьмой?
– Мне нравится.
– Тогда выпей.
Он указал на чашу, что оставил на скамье, но сейчас в ней была не вода.
– Это кровь?
– Ещё нет, – покачал головой Гаап. – Это Тьма и твоё Зло, женщина. Чернота Отражения и горе, которое стало ненавистью. Это твоё желание стать новой и обрести силу. Это прокисшее вино, выдавленное из отравленного винограда. Это яд, которым пропитается твоя жизнь…
Он поднёс чашу к её губам, и Ксану передёрнуло от резкого, отвратительного запаха гниения.
– Это смерть, которую ты принесёшь в мир…
Ксана сделала глоток. В голове зашумело.
– …жестокость, которая станет твоей сутью…
Второй глоток дался труднее, внутри начались болезненные спазмы, зато голос первой Ксаны окончательно затих.
– …твоя покорность принять из моих рук всё, что угодно!
Третий глоток получился самым кошмарным. В нём появился привкус всех смертных грехов, и, сделав его, Ксана решила, что умерла. Проклятая жидкость растеклась по телу раскалённой лавой, сжигая всё, что было Ксаной. Не убивала – в пылающем внутри огне Ксана чувствовала новую себя и дикую, необузданную силу. Чарующую силу, обещающую невозможное могущество. Свою силу.
– Что дальше? – пролепетала она, с трудом ворочая языком.
– Дальше золото с раскалённой бронзой.
– Я должна его съесть?
– Ты должна его стерпеть.
Из маленькой дверцы вышли и приблизились женщины в чёрных одеяниях, оставляющих открытыми лишь руки и глаза. Первая несла тигель, в котором пузырилась золотая масса, в руке второй Ксана увидела стилус, больше похожий на стилет.
– Ты готова?
– Да.
Стилус погрузился в тигель, женщина чуть помедлила, позволяя Ксане «насладиться» видом расплавленного металла, а затем прочертила на её плече первую линию.
Если бы не лава, которая жгла Ксану изнутри, она ни за что не вынесла бы пытки. Раскалённое золото резануло по коже. Потом ещё! И ещё! Невыносимая боль требовала выхода, хотелось кричать, но Ксана удержалась. Сжала пальцы в кулаки, заскрипела зубами, прокусила губу, но удержалась и дождалась окончания церемонии, больше похожей на экзекуцию. Получила печать на левое плечо.
А дальше…
– Выпей вина. – Гаап вновь поднёс к губам Ксаны чашу, но на сей раз в ней оказалось плотное, терпкое и очень вкусное красное. – Тебе нужны силы.
– Для чего? – едва слышно спросила женщина.
Она едва стояла на ногах.
– Остался заключительный этап церемонии.
– Какой?
– Кровь.
– Я должна скрепить наш договор кровью?
– Да.
– Хорошо.
– Но не своей.
«Сотрудники» ввели в зал обнажённого Германа.
А Ксана даже не вскрикнула. Не смогла. Окаменела, увидев мужчину, и лишь через минуту, не меньше, сумела прошептать:
– Это жестоко.
– А я тебя не в детский театр нанимаю, – спокойно ответил Гаап.
Герман изумлённо смотрел на женщину, но молчал. Хотел что-то сказать, Ксана видела артикуляцию, но молчал – баал отнял у него голос.
Оставил только взгляд…
– Я могу отказаться? – прошептала Ксана. Та, которую ещё не сожгла раскалённая лава.
– Можешь.
– И что будет?
– Ты уйдёшь, – неожиданно для женщины ответил Гаап.
– Просто уйду?
– И будешь до конца жизни носить мою Печать, – усмехнулся баал. – И будешь плакать по ночам, вспоминая прикосновение к силе. И перережешь себе вены, меньше чем через неделю.
– Ты не можешь так поступить со мной. – Ксана смотрела на Германа, и из её прекрасных глаз текли крупные слёзы. В которых отражалась её любовь.
– Я уже так поступил с тобой.
– Пожалуйста…
– Я сделал всё, что мог – он молчит, – Гаап кивнул на мужчину. – Но можно вернуть ему голос…
– Нет! Не надо, пожалуйста, только не это!
– Согласен… – Баал нежно провёл рукой по полной груди Ксаны, задержался, чуть сдавил сосок, а потом потянул его на себя. Герман смотрел на парочку с яростью. – Ты можешь уйти, Ксана, но он останется в любом случае. Он – твоя плата за возможность обрести силу или за возможность уйти. Ты сделаешь выбор, плата будет взята. – Гаап поцеловал женщину в плечо. И вложил ей в руку кинжал. – Не ошибись.
– Гаап…
– Баал Гаап, – поправил он Ксану. – И ты должна встать передо мной на колени, ведьма.
– Я…
– Или уйти.
– Ты…
– Баал Гаап! – рявкнул Первородный.
И Ксана, трясясь от сдерживаемых рыданий, опустилась на колени.
– Баал Гаап…
– Я приношу тебе клятву… – громко произнёс Первородный.
Она должна была повторять. Или уйти.
– Я приношу тебе клятву…
– …верности…
– …верности…
– …почитания…
– …почитания…
Тем временем «сотрудники» уложили Германа на алтарь и плотно затянули ремни на руках и ногах.
– Я мечтаю лишь о том, чтобы служить тебе…
– …тебе…
– И клянусь на крови!
Она знала, что делать.
Ксана резко поднялась, в три шага приблизилась к алтарному камню, двумя руками вскинула кинжал и резко, на выдохе, вонзила его в грудь Германа.
Кровь брызнула на её прекрасные, чётко очерченные губы и мёртвые, совершенно пустые глаза.
Глаза человека, лишённого души…
* * *Борис открыл глаза и сразу понял, что не дома: в их с Ксаной спальне окно располагалось справа, было намного больше и закрывалось бордовыми, а не жёлтыми шторами. Борис понял, что не дома, и потому испытал короткий, но очень резкий панический приступ: «Как же так?! Как получилось, что я уснул здесь?» Но через несколько секунд успокоился и принял происходящее.
Он остался у Виталины, потому что ему было хорошо.
Просто – хорошо.
В её объятиях, в её постели, в её доме. Остался, потому что не мог уйти, потому что сделал выбор.
Приступ паники прошёл, и настроение молниеносно улучшилось. Даже не улучшилось – стало прекрасным. Борис припомнил совершенно восхитительный вечер, плавно перешедший в невообразимо восхитительную ночь, страстные чувства, испытанные едва ли не впервые в жизни, и понял, что решение остаться оказалось самым правильным за много последних лет.
Он сделал
