Но Иннокентия интересовало другое:
– Я тоже не должен видеть работу Мастера?
– Если увидишь, у тебя останется два пути: стать моим верным псом или застрелиться.
– Почему именно застрелиться? – растерялся толстяк.
– Из вежливости, – холодно ответил Авадонна. – Чтобы я не тратил время.
– Но почему застрелиться?
– Вряд ли ты сможешь повеситься, – язвительно ответил карлик. – Насколько мне известно, чтобы перекрыть трахею насекомому…
– Понятно, понятно… – Кросс задумчиво улыбнулся. – А что с Ольгиным?
– Мне на Ольгина плевать, – пожал плечами Авадонна и посмотрел на часы, показывая, что разговор затянулся. – Я ему не враг, и Авдею не враг, и тебя я не нанимал. Я – старый, маленький баал, и мне нужно одно: чтобы Мастеру Скорбных Дел не мешали. Всё остальное на твоё усмотрение.
* * *На кладбищах всегда холодно…
Сначала это утверждение покажется смешным и нелогичным суеверием, не имеющим никакого отношения к реальности: как может быть холодно в тридцатиградусную жару? Или тому, кто тепло оделся зимой? Но если отбросить предубеждения, то суеверие неожиданно окажется фактом: на кладбищах холодно. Хоть зимой, хоть в летний день, как ни одевайся, как ни кутайся – холод обязательно достанет. Скользнёт по щеке леденящим поцелуем, погладит руку, пробежится по пальцам, мягко обнимет за шею или вцепится в ноги… или, что самое неприятное, заползёт внутрь и прикоснётся к душе, напоминая, что когда-нибудь ей обязательно станет холодно… смертельно холодно…
На кладбищах всегда так.
Может, потому, что они отражают жизнь?
Саму жизнь?
Отражают в фотографиях и полированном камне, в каплях росы на ограде, в стеклянных вазах и лампадах. В тенях, которые пламя свечей бросает на обелиски…
Жизнь отражается в образе кладбища и возвращается в мир, наполняя его жгучим холодом той стороны, и поэтому Виссарион Обуза на кладбищах бывать не любил, ни днём, ни ночью. Но бывать приходилось. С недавнего времени – на Преображенском кладбище и довольно часто. О своих визитах Виссарион обязательно предупреждал, и потому калитка, несмотря на поздний час, была открыта. А вот сторож отсутствовал, но это обстоятельство Обузу не смутило – он хорошо знал, где проводит ночи Ольгин, и не ждал его увидеть. Пройдя через калитку и не заперев, а лишь прикрыв её за собой, книжник неспешно добрался до Каменного цеха, постучал, тут же открыл дверь, вошёл, снял шляпу и вежливо кивнул Мастеру Скорбных Дел:
– Желаю здравствовать.
– Желаю, – отозвался тот, спокойно разглядывая длинного и ушастого посетителя. – Вы принесли?
– Конечно. – Обуза достал из потёртого портфеля толстый фолиант в тиснёном кожаном переплёте и протянул Мастеру. – Это финальная библиотека символов Крепости, подобранная для Садового кольца.
– Порядок следования камней?
– Указан.
– Очень хорошо.
– Двое ворот: Ленинградские и Таганские, – добавил Виссарион. – Как хотел Авадонна.
– Прекрасно.
Мастер помолчал, переложил книгу из правой руки в левую, а затем кивнул:
– До свидания.
Судя по всему, ему не терпелось вернуться к работе.
– Вы обещали разрешить… посмотреть, – напомнил Обуза. Он отдал книгу и теперь мял в руках шляпу. – Мне очень интересно увидеть… – Из соседнего помещения, которое, собственно, и было цехом, слышался стук молотка. – Я ведь не помешаю?
– Не помешаете, – улыбнулся Мастер. – Но внутрь я вас не пущу, смотрите с порога.
– Хорошо, – обрадовался Виссарион. – Я одним глазком…
Мастер подвёл книжника к дверям, чуть приоткрыл створку и позволил заглянуть в щель.
В довольно большое помещение, в центре которого сидел за верстаком крепкий мужчина в сером от пыли комбинезоне. Уникальный резчик по камню, пропавший «где-то в Европе» – Письменник, спрятавшийся от глаз Отражения на старом московском кладбище.
Мужчина работал: смотрел в раскрытую книгу, определяя следующий символ, затем, не глядя, брал с верстака нужный инструмент – в этот момент раб слева подносил чистую плитку, – сноровисто вырезал на оборотной стороне нужный символ, и готовый камень тут же забирал раб справа. Письменник же вновь обращался к книге, иногда слюнявя палец, чтобы перевернуть страницу. И вновь брался за работу, вырезая очередной знак на очередном камне, который ляжет на московскую улицу.
Плитка за плиткой…
Иннокентий ошибался, когда спрашивал о большом строительстве: Авадонна возводил магические стены, скрытые и от Дня, и от Отражения, и ему не требовалось их каменное воплощение – достаточно выложить в правильной последовательности символы, образующие заклятие Крепости, и в нужный момент они сольются, превратившись в непреодолимую преграду.
– Он быстро работает, – прошептал Обуза, с уважением глядя на Письменника.
– Он молодец, – так же тихо произнёс Мастер. – Мы закончим Садовое кольцо через пару месяцев и надёжно защитим старый город. Затем двинемся дальше…
Ответить Виссарион не успел: снаружи послышались едва различимые хлопки, Мастер Скорбных Дел тут же закрыл дверь, на цыпочках подбежал к окну, пару секунд постоял, не шевелясь, после чего вздохнул:
– У нас какой-то кавардак со стрельбой.
– Я тогда побуду здесь, – просительным тоном произнёс Обуза. – Не хочу попасть под пули.
* * *Мужчины, подъехавшие к Преображенскому кладбищу в большом чёрном внедорожнике, были полны решимости вернуть проклятое существо во мрак, из которого оно вылезло. Мужчин было четверо: разного возраста, цвета кожи и сложения, походящих друг на друга лишь удобной чёрной одеждой – короткие куртки, под которыми легко прятать оружие, широкие штаны, точно подогнанные ботинки, – и аурой опасности. Не зла, а именно опасности, чётко говорящей о том, что четверо – воины. У самого длинного когда-то была порвана шея, не ножом – когтями, и потому его звали Рваным. Коротышке сломали нос, вдавили в лицо мощным ударом, но убить не смогли. Третий, по кличке Классик, «щеголял» скрюченным ухом, а левая щека четвёртого – главаря – была сильно обожжена. В Москве его знали под псевдонимом Сапёр.
– Ты уверен, что Ольгин здесь? – негромко спросил сидящий за рулём Классик.
– А где ему быть? – хмыкнул Сапёр. – Ночь ведь…
– И дождь накрапывает, – добавил Коротышка. – В такую погоду твари любят погулять.
– Ольгин редко уходит с кладбища, – закончил Сапёр, не особенно довольный вмешательством Коротышки. – Он здесь сторож.
– Смешно, – вставил своё слово Рваный.
– Скорее, логично, – не согласился Классик. – Мрак к мраку, смерть к смерти.
– Это мы ему обеспечим.
– Ольгин каждую ночь сидит у могилы девочки, за которую мстил, – буркнул Сапёр. – Она была чистой душой и не хотела, чтобы он стал зверем. Но парень не смог пересилить себя, принял Первородный грех, чтобы отомстить за смерть любимой, и теперь пытается вымолить прощение.
– Откуда ты знаешь? – удивился Рваный.
– Я обязательно изучаю тех, кого предстоит убить, – ответил командир. – Поэтому до сих пор жив.
– Ольгин всё равно монстр, – сухо сказал Классик. – Он – двойник, рождённый в Великое Полнолуние на крови человека. В нём есть только Тьма, и он должен сдохнуть.
– Сдохнет, – спокойно пообещал Коротышка, доставая из кобуры пистолет.
На котором отчётливо виднелась гравировка «MORTEM MONSTRUM».
* * *– Днём я ездил
