– Они всегда дарили мне что-то на память, когда я уезжал, – пояснил Каден.
Только не в последний раз. Ничего, кроме проклятия от милой, нежной Натии, пожелавшей, чтобы камнями из-под копыт моей лошади ему выбило зубы. Никогда больше он не будет желанным гостем в стане кочевников.
Меня охватил ужас. Что-то надвигалось, даже кочевники это чувствовали. Я видела это в глазах Дихары, ощущала в дрожании ее рук у себя на щеках, когда она прощалась со мной. Обращай свое ухо к ветру. Будь тверда. Слышался ли ей какой-то шепот в долине? Я ощутила его сейчас, что-то будто просачивалось сквозь пол, стены, ползло, поднималось по колоннам. Окончание. Или, может быть, я просто чувствовала приближение собственной смерти.
У меня за спиной раздались шаги Кадена. Он положил руки мне на талию и притянул меня к себе.
Я прерывисто вздохнула.
Его губы прижались к моему плечу.
– Ах, Лия, наконец-то мы можем…
Я закрыла глаза. Нет, я не могу этого сделать. Сделав шаг назад, я резко развернулась, оказавшись с ним лицом к лицу.
Каден смотрел на меня, насмешливо приподняв брови. На лице у него была улыбка – широкая, понимающая. Он знал.
На меня разом накатили ярость и чувство вины. Отвернувшись, я отошла к сундуку, рывком откинула крышку. Мне нужна была ночная сорочка, и больше всего для этого подходила одна из его просторных рубах. Я вытянула такую наружу и выпрямилась.
– И я занимаю кровать! – я швырнула ему сложенное одеяло.
Каден со смехом поймал его.
– Не злись на меня, Лия. Запомни, я могу отличить настоящий поцелуй от представления, разыгранного перед Комизаром.
Настоящий поцелуй. Этого я не могла отрицать – в первый раз мы и в самом деле целовались по-настоящему.
Он кинул одеяло на ковер.
– До нашего поцелуя на лугу этому как до луны – хотя, признаюсь, и он, пусть даже фальшивый, для меня также очень ценен.
И Каден озорно коснулся пальцем угла рта, будто лелея это воспоминание.
Я смотрела на него, его глаза все еще лукаво поблескивали, и что-то шевельнулось у меня в груди. Я увидела парня, который на мгновение забыл, что был Убийцей, тащившим меня сюда против воли.
– Почему ты мне подыграл? – спросила я.
Его улыбка погасла.
– У нас был трудный день. Длинный день. Я хотел дать тебе время. А может, надеялся, что из всех зол я все-таки наименьшее.
Он был проницателен – но все-таки догадывался не обо всем.
Каден указал на сундук.
– Если пороешься как следует, в нем найдутся еще и теплые шерстяные носки.
Я послушалась совета и на самом дне обнаружила три пары длинных серых носков. Каден отвернулся, и я смогла, наконец, скинуть проклятое рубище, сотканное, казалось, из тысячи колючек. Его рубаха оказалось мягкой и теплой, она была мне по колено, а носки кончались чуть ниже.
– На тебе все это смотрится куда лучше, – заметил Каден, повернувшись. Он пододвинул шкуру поближе к кровати и взял одеяла из стопки, разложив их на меху одно рядом с другим. Пока он возился со свечкой и готовился ко сну, сбрасывая сапоги и ремни, я умылась в углу над тазиком. За дверью в дальнем углу, пояснил Каден, туалет. Это был тесный закуток, и роскошью в нем даже не пахло, но после нескольких последних ночевок на биваках среди сотен солдат, где невозможно было уединиться, он показался мне царским чертогом. Здесь имелись крючки для полотенец и даже еще один половичок Дихары, чтобы не стоять на голом полу.
Когда я вернулась в комнату, Каден спустил с потолка светильник и прикрутил в лампе фитилек. В золотистом мерцающем свете единственной свечки я забралась на узкую койку и долго лежала, глядя в потолок, по которому плясали длинные тени. Снаружи завывал ветер, хлопал деревянными ставнями. Я натянула шерстяное одеяло до подбородка. У эмиссара и то больше шансов дожить до конца месяца, чем у тебя.
Я перевернулась на бок и свернулась клубочком. Каден лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Одеяло закрыло его лишь по грудь, плечи были обнажены. Мне были видны шрамы, о которых он говорил, что они не имеют значения, но отказался о них рассказывать. Я подвинулась ближе к краю койки.
– Расскажи мне о Санктуме, Каден. Помоги понять твой мир.
– Что ты хочешь знать?
– Всё. Про наместников, братию, про всех, кто еще здесь живет.
Каден повернулся ко мне лицом и приподнялся на локте. Он рассказал, что Санктум – это сердце города, его защищенная часть, неприступная крепость, в которой находился Совет, правивший Вендой. Совет состоял из Легиона наместников четырнадцати провинций, десяти рахтанов – элитных гвардейцев Комизара, пяти чивдаров, которые надзирали за армией, и самого Комизара. Всего тридцать человек.
– А ты рахтан?
Он кивнул.
– Вместе с Гризом, Маликом и семеркой других.
– А как же Финч и Эбен?
– Эбен пока учится, готовится в один прекрасный день стать рахтаном. Финч – один из лучших гвардейцев, которые помогают рахтанам, но вне службы он живет за пределами Санктума со своей женой.
– А остальные рахтаны?
– Четверых ты видела сегодня вечером: Джорик, Терон, Дариус и Гуртан. Остальные в отъезде, по разным служебным надобностям. Рахтан означает «не знающий неудач». В этом и состоит наша служба – надежно исполнять свой долг, – и мы никогда не подводим, не знаем неудач.
Если бы не я. Я его неудача, провал, если только не докажу свою ценность для Венды – а об этом, судя по всему, мог судить Комизар и только он один.
– Но есть ли у Совета реальная власть? – спросила я. – Разве Комизар не решает все вопросы единолично?
Он снова лег на спину и подложил руки под голову.
– Вспомни кабинет министров своего отца. Они ему советуют, предлагают варианты, но разве последнее слово не остается за ним?
Я думала об этом, но уверенности у меня не было. Мне приходилось подслушивать заседания кабинета, скучнейшие дела, по которым, казалось, уже имелись готовые решения, члены кабинета сыпали цифрами и фактами. Редко их речь заканчивалась вопросом к отцу или просьбой принять решение. Если же сам отец задавал им вопрос, то вперед выступал вице-регент, канцлер или кто-то еще из кабинета и заявлял, что они еще раз всё изучат и соберут необходимые сведения, а пока надо двигаться дальше – и
