Я хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но боялся испортить момент. В самом деле, что я мог сказать? Но и просто стоять там со стаканом воды в руке я тоже не мог. Тогда я сел за стол напротив нее и бросил взгляд на ее черновики.
– Мам.
– А?
– А о чем будет твоя книга?
Она смущенно прикрыла страницу ладонью.
– Ни о чем. В том-то и проблема. Мне не о чем писать. У меня нет оригинальных мыслей.
– Это неправда! У тебя полно оригинальных мыслей! У тебя всегда отлично получалось придумывать сказки. Помнишь про Графта и сердце?
Она удивленно посмотрела на меня.
– Ну, про мальчика, который родился без сердца, – объяснил я. – Ты рассказывала ее мне перед сном, когда я был маленький.
– Ну, я рассказывала тебе много сказок.
– Да, но эта была особенная.
– Почему?
– Потому что я знал, что это ты ее придумала специально для меня.
Она закрыла рот ладонью, то ли зевнула, то ли была тронута, я не мог разобрать. Но что-то изменилось в ее лице – я знал, что смог достучаться до нее.
– Я имею в виду, почему ты говоришь, что ничего не доводила до конца? Ты ведь довела до конца историю про Графта и его обретенное сердце, правильно? У этой сказки идеальный конец.
Она шмыгнула носом, готовая заплакать.
– Я и не думала, что ты помнишь об этом. Ты ведь был совсем маленький.
– Ты шутишь? Я все детство мечтал, что мое сердце будет светиться, как стоваттная лампочка!
* * *– Ай-ай-ай-ай, бо-о-ольно!
Аня держала Грека за ухо, он корчился от боли и словно висел на ее руке, пытаясь освободиться.
– Так и знала! Ты опять что-то натворил! Петро. – Она строго посмотрела на меня, продолжая выкручивать брату ухо. Наблюдать за этим было ужасно неловко. – Что вы сделали? Говори.
Я сглотнул.
– Ничего.
– Ничего? А зачем тогда вы оставили это письмо в нашем почтовом ящике?
Она бросила в меня комком бумаги – не мне, а именно в меня.
– Я не думал, что ты так рано заглянешь туда, – прошипел Грек. Он все еще пытался освободить свое ухо.
Я поднял листок и прочитал: «Если я не вернусь домой, во всем виноват Косарь». Я испытал приступ настоящего испанского стыда (это когда тебе стыдно за кого-то другого, мне мама об этом рассказывала). Грек сказал, что у него есть план – но не упомянул, насколько это тупой план. Оставить предсмертную записку? Тоже мне план.
Анна слушала меня спокойно, даже слишком спокойно, и, когда я рассказал, как мы проникли в дом Косаря, она не разозлилась, наоборот, она выглядела усталой и разочарованной.
– Саша, твою ж мать, – тихо сказала она. – Почему ж ты такой дуралей?
Он ничего не ответил, прижимал ладонь к больному уху, словно боялся, что оно отвалится.
* * *Мы подходили к дому Косаря. Ночью прошел дождь, дорога раскисла и хлюпала черной жижей под ногами. Дорожная колея была полна воды (в ней купались воробьи), нам приходилось идти по обочине.
В этот раз нам даже не пришлось стучать – дверь распахнулась, стоило нам ступить на порог.
– Ой, у нас еще одна гостья. – Старик улыбнулся Ане.
Она начала было извиняться за нас, но Косарь успокоил ее и пригласил нас всех в дом.
– Заходите. – Он улыбнулся как-то слишком дружелюбно, и я почувствовал, как мой желудок завязался в узел. – Только обувь оставьте за порогом.
Мы разулись и вошли.
– Что с твоим ухом? – спросил Косарь.
– Аллергия, – буркнул Грек. Похоже, этот аргумент он заготовил заранее.
Я старательно имитировал спокойствие и всеми силами подавлял внутренний голос: «Это ловушка! Беги!»
Но дверь захлопнулась за нами, было поздно. Внутри все так же пахло морковным салатом с грецкими орехами и еще чем-то – как будто марлей или спиртом. Как в операционной. Я живо представил себе пыточную в подвале у Косаря, все эти скальпели, ланцеты и иголки, которые он будет загонять нам под ногти.
– Мы принесли торт, – сказал Грек.
– Отлично, я как раз заварил чай. Имбирный, с кусочками фруктов.
«Так вот что это за запах? Имбирь», – подумал я.
Он, как и в прошлый раз, был облачен в серо-зеленый халат. На ногах – старые зеленые затрепанные тапочки с заостренными, загнутыми вверх носками. Вместе с седой бородой все это делало его похожим на джинна из сказки. Я даже невольно стал озираться в поисках бутылки или лампы, из которой он вылез.
Мы с Греком сели на продавленный диван. Аня села рядом со мной, сквозь одежду я чувствовал ее теплое бедро.
Косарь разлил чай по чашкам и сел в кресло напротив нас.
Повисла пауза, где-то вдали летел кукурузник. Мы молча переглядывались, как соучастники на очной ставке, играли в молчанку, словно дожидаясь, когда же оппонент даст слабину и заговорит первым. У нас был только один вопрос: как много он знает? И я уверен, старик разглядывал нас и по лицам пытался понять, какая часть правды известна нам.
– Что ж, давайте начну я, – наконец проговорил он. – Все-таки это я вас пригласил. Только сразу предупреждаю: я не собираюсь вас ни в чем обвинять или угрожать вам. Все очень просто. Я знаю, что вы залезли ко мне в дом.
Я с трудом подавлял дрожь в колене.
– Вы изрядно наследили там, в туалете. На сливном бачке и в коридоре – следы ваших ботинок. И да, сначала я был очень зол и хотел найти вас и оторвать вам головы или чего похуже.
Мое лицо горело от стыда, я смотрел в пол, потому что боялся, что если взгляну на старика, то рассыплюсь на осколки, как витрина, в которую швырнули булыжник. Если бы он орал на нас, или пытался нас побить, или вызвал полицию, это не было бы и вполовину так унизительно. Каким-то образом его тихая, спокойная речь, его слова о том, что он прощает нас, – все это
