В полдень этот участок Мэйсон-стрит обычно был забит экипажами и заполнен громко переговаривающимися прохожими, но сейчас, в сумерках, казался пустынным.
– Вон там, посреди проезжей части.
Между камнями и выбоинами, оставленными бесчисленным потоком колес, пробивался росток.
– Я вижу небольшое зеленое растение, если вы это имеете в виду, – сказала я.
– А я вижу приглядывающего за ним духа. Алгонкины назвали бы его «маниту». Он старше этих зданий, старше города, даже старше назвавших его так племен. Бьюсь об заклад, он останется здесь и после того, как все эти кирпичи и камни обратятся в пыль.
Джекаби продолжил путь, но уже медленнее.
– Есть нечто внушающее смирение в мысли о том, что сущность, способная двигать горы, находит время, чтобы позаботиться о ничтожном клочке земли. Любая мелочь значима. Каждый шаг важен.
Он прошел еще чуть дальше по улице, и я последовала за ним.
– Вот, – сказал мой работодатель. – Цветочный магазин. Видите небольшую нишу в стене?
– Да, – ответила я.
Это был почти незаметный изъян в кирпичной кладке, впадина глубиной всего в фут с навесом из красного камня, какую можно принять за заложенное кирпичами окно.
– В этом квартале до 1880-х годов селились в основном выходцы из Китая, прежде чем растущее состоятельное сословие увидело в нем потенциал и выкупило дома у их прежних владельцев. Большинство китайцев, оставшихся в Нью-Фидлеме, переехало в расширившийся район многоквартирных домов в нескольких кварталах на юге. Но не все.
Джекаби сложил ладони и почтительно поклонился нише.
– Ту Ди Гун – скромное существо, но благородное. Он все еще присматривает за своей деревней, словно добрый дедушка. Здесь у него было святилище. Он продолжает служить как может, охраняя покой этого уголка Нью-Фидлема, хотя мало кто теперь знает о нем, и мало кто его почитает, что пробуждает во мне сочувствие.
Мы подошли к концу квартала, где перед нами раскинулся парк, обрамленный фонарями. Солнце уже зашло, и время для прогулок по злачным уголкам города было не самым подходящим, но тени здесь казались не такими пугающими. Фонари в парке сияли ярче, чем в других районах, наполняя его приятно гудящей энергией.
– Это площадь Сили, – сказал Джекаби. – Единственный успешный результат мэра в деле электрификации. Знаете, в честь кого назван парк?
– Э-ммм… Полагаю, в честь некоего мистера Сили?
Детектив покачал головой.
– Нет, не в честь мистера Сили, как и вообще не в честь человека. Сили – это дружелюбные феи. Они прибыли сюда давно, вместе с основателями города, и, похоже, здесь им понравилось. Сили и местные духи-маниту куда ближе друг к другу, чем люди, рассказывающие легенды о них. Этот парк – прибежище для доброжелательных существ любого вида.
Он осмотрел открытое пространство, и я проследила за его взглядом. Мне почти удалось убедить себя, что я вижу то же, что и мой работодатель – сквозь зелень проглядывал мерцающий, словно танцующий свет. Хотя это могли быть всего лишь отблески фонарей на листьях.
– Часто, приезжая на новое место, люди чувствуют себя очень одинокими, – продолжил Джекаби. – Но мы никогда не бываем одинокими. Мы привозим с собой духов наших предков. Нас преследуют их демоны и защищают их божества.
Он глубоко вздохнул и повернулся ко мне.
– Я предпочитаю ходить пешком, мисс Рук, потому что высоко ценю этот город – тем более когда ему что-то угрожает. Мне нравится видеть все эти огни вокруг себя и чувствовать землю под ногами. Этот город живой. У него есть душа, и эта душа – великолепная смесь верований и традиций, переплетающихся между собой в нечто необычное, новое и драгоценное.
– Как Моне, – сказала я.
– Совсем не как Моне. А кто это, кстати?
– Художник. Француз. Моя мать как-то встретилась с ним на званом обеде в Париже. В нашем музее было выставлено несколько его картин. Он наносит на холст множество разноцветных мазков, которые на расстоянии становятся одной чудесной картиной. Но вблизи она кажется лишь прекрасным безумием.
– Ах, да, – улыбнулся Джекаби. – Тогда как Моне. Да-да, именно так. Я предпочитаю ходить пешком, потому что мне нравится находиться рядом с этим прекрасным безумием.
Я вспомнила, что в музее, однако, стояли мягкие кресла, на которые можно было присесть, когда устанут ноги, но предпочла не упоминать об этом вслух. Впереди показалась какая-то фигура, пересекающая парк по прямой и направлявшаяся к нам.
– Полагаю, сэр, вот еще один персонаж, сошедший с этой картины из разноцветных мазков.
– Что? – Джекаби пригляделся и тут же улыбнулся. – А, Хатун! Как раз вовремя.
В какой-нибудь далекой стране из Хатун вполне могла бы выйти настоящая королева – если бы в ней не нуждались так остро улицы нашего города. Это была пожилая женщина, бедная, но с врожденной царственной осанкой и властными манерами. Она умела как мгновенно привлечь внимание, так и легко отвести его от себя, растворяясь в окружающей действительности до такой степени, что о ее существовании можно было совершенно позабыть, лишь повернув голову в другую сторону. Она носила несколько цветастых юбок одну поверх другой, а седые волосы повязывала платком.
– Добрый вечер, Хатун, – поздоровалась я.
– Кошка Хаммета, – ответила она.
– Опять? – спросила я. – Тролля Хаммета?
– Да-да, конечно тролля, – кивнула она. – У него есть рыжая кошка, только вот она пропала, и Хаммет теперь в ужасном состоянии. Просто-таки в бешенстве.
– Простите за уточнение, – вмешался Джекаби, – но разве ужасное состояние для Хаммета не естественно? Пусть он и невелик, но все же он тролль. Сколько раз он угрожал съесть ваши пальцы?
– Извините, детектив Всезнайка, но кто из нас все это время присматривал за ним? Я-то уж знаю своего тролля. Если говорю, что дело плохо, значит и в самом деле плохо.
– Что ж, справедливо. Все же, нельзя было ожидать, что животное останется навсегда, – заметил Джекаби. – Вы же сама видели, как он издевался над бедняжкой. Кошки не созданы для верховой езды.
Хатун прищурилась, глядя на моего работодателя.
– Эти двое были неразлучны. Вы бы видели, как они по ночам охотились на полевок. Словно две половинки одного целого. Как слушали музыку при лунном свете. Музыку, которую издает крохотное седло из кожи суслика.
– Я уверена, мы поможем вам найти друга Хаммета, – вмешалась я. – Только сейчас у нас другое срочное дело, Хатун. Пропали люди, и снова на кону жизни обитателей Нью-Фидлема.
Она смотрела на меня несколько долгих секунд, пока мне не стало как-то не по себе под этим взглядом. Глаза ее постепенно затуманились, как будто она теряла связь с реальностью и обретала ее с чем-то другим. Как и мой работодатель, Хатун обладала даром смотреть на истинное лицо реальности. Но, в отличие от Джекаби, который видел сокрытое все время, даже во сне, видения Хатун отличались непостоянством. Она переходила от нормального состояния к таинственным прорицаниям, а от них к полнейшей бессмыслице. Хатун могла
