– Mère de Dieu, vous êtes tous fous[27], – сказал он. – Разве я мог не вернуться, когда ты осталась здесь?
Она сделала слабую попытку вырваться:
– Зачем я тебе? Теперь, когда ты знаешь, какая я…
Он положил пальцы на ее губы.
– Знаю, – ответил он, и на его глазах блеснули слезы. Кажется, это заметил только я. – Ты моя, Бэйб. Все твои пять футов и девять дюймов.
– Уже меньше, – прошептала она, а он тем временем вынул что-то из кармана своей куртки, и через миг в его руке блеснула искорка. Барби несмело протянула руку – все-таки у нее еще плохо было с координацией движений – и взяла искорку. Это был перстень с крупным бриллиантом, его грани, отражая свет, превращали камень в маленькую сверкающую звездочку.
Почему-то мне вспомнились слова старины Игги: Sie gewinnen Sternenlicht aus dem Boden. Камушек, вероятно, был тем самым сверхштатным алмазом, что я отдал Пьеру, и я понял, почему он задержался на континенте.
– Барбара Твардовски, я хочу, чтобы вы стали моей женой, – сказал Пьер предельно серьезно, и по лицу Барби было ясно, каков будет ответ.
– Я согласна, Сципион Пуго! – твердо ответила она.
Пьер скривился:
– Бэйб, не называй меня так при людях, – прошипел он, но было поздно – у зизитопов ушки оказались вполне себе на макушке.
– Как она его назвала, Борода? – обратился «викинг» к лысому, гладко выбритому коллеге, который уже начинал похохатывать. Видно, раньше он тоже носил бороду, но сбрил ее, а вот прозвище осталось.
– Сципион… Пуго! – выдавил из себя тот и заржал уже в голос, а затем громогласный смех подхватили и остальные зизитопы.
Но молодым, кажется, было на это наплевать.
Шло время, но Хоулленд продолжал оставаться в центре внимания мировых, по крайней мере европейских и американских, средств массовой информации, и как-то незаметно отношение к нашему государству изменилось. Если изначально оно было иронично-снисходительное и Хоулленд был чем-то вроде общеевропейского курьеза, то со временем тон статей становился все более и более неприязненным. Я видел в этом козни Харконенов и Кохэгенов, вчистую проигравших нам в LCIA, но продолжавших затянувшийся процесс «Бристоль энд Вест» против Хоулленда».
Пьер упорно связывал это с интересами более серьезных мировых игроков, которым нужен был ариэлий, да и алмазы совсем не помешали бы. Я был несогласен с ним, но именно его точку зрения мы взяли за основу, вырабатывая политическую и военную доктрины нашего государства.
Постепенно мы с Блейком в глазах мирового сообщества стали узурпаторами власти, авантюристами, расшатавшими устои мирного и консервативного Хоулленда, а сама наша страна превратилась в гнездо отщепенцев, маргиналов и изгоев. Для подобных выводов имелись веские основания: в Хоулленде во множестве появились эмигранты. Хоулленд стал своего рода землей обетованной. Некоторые из прибывших были карликами, прельщенными идеей создания государства себе подобных. Но были и другие – мечтатели, которым было неуютно в удивительно консервативном обществе Большого мира, непризнанные гении, мечтатели, скитальцы, хакеры и просто те, которым не по душе была атмосфера, царившая в мире за пределами Хоулленда.
Новоприбывшие поселялись у Мэри-Сью в «Дыре» и, прежде чем влиться в ряды хоуллендцев, тщательно проверялись. Этим вопросом занималась негласно образовавшаяся оперативная группа под началом Пьера, состоявшая из здоровенного лысого мужика по кличке Борода, Барта, Мэри-Сью и ее сына. Кое-кого пришлось развернуть на сто восемьдесят градусов, но большинство оставалось. Вскоре в отеле «Харконен Энтерпрайз» был открыт научно-прикладной центр под моим личным руководством, где непризнанные гении и хакеры трудились на благо Хоулленда.
Исходя из рабочей гипотезы Пьера, мы еще с сентября принялись готовиться к визиту непрошеных гостей. Кроме вышеописанных мероприятий, полным ходом шла подготовка к активной обороне от возможного вторжения. В конце концов мы пришли к выводу, что наличных полицейских сил вкупе с зизитопами для этого будет недостаточно, и Блейк, созвав общегородское собрание, объявил о создании Народного ополчения Хоулленда. Откровенно говоря, я опасался, что из этой затеи ничего не выйдет, и был поражен тем энтузиазмом, с которым народ стал записываться в ополченцы. Простые тихие хоуллендцы, и лепреконы, и «обычные», и мужчины, и женщины, и аборигены, и «понаехавшие» один за другим спешили встать на защиту страны от неведомой пока еще опасности. Так что работы зизитопам прибавилось – теперь Пьер и компания, кроме подготовки полицейских сил, тренировали и обучали многочисленное ополчение.
На этом фоне проявилась еще одна странная тенденция. Когда в городе узнали о произошедшем с Барбарой, ко мне обратилось сразу несколько человек с неожиданной, по крайней мере для меня, просьбой об уменьшении. Я резко отказал им, но меня продолжали донимать подобными просьбами.
Но еще больше я удивился, когда с этой просьбой ко мне обратился не кто иной, как Фредди Харконен. От Коннингтона я узнал, что парень не так давно вернулся в город. Бенджен хотел дать ему от ворот поворот, но тот сумел тронуть сердце полицейского рассказом о том, что напрочь разругался с отцом, изменил свое отношение к жизни и теперь ему просто некуда больше податься. В конечном итоге он был отправлен в «Дыру».
– Я ничего не понимаю, – сокрушенно сказала Мэри-Сьюзен на следующем заседании Кабинета министров. – То ли я совершенно перестала разбираться в людях, то ли парень действительно «перековался».
Ее выводы подтвердили и другие «независимые эксперты» – Барт и Борода. Скрепя сердце пришлось вернуть Фредди гражданство. А через две недели он явился ко мне с просьбой об уменьшении.
– Я очень виноват перед вами, – сказал он, потупившись. – Надеюсь, вы понимаете, что все произошедшее было результатом моего неправильного воспитания. Я ни в чем не знал отказа, на все мои выходки отец смотрел сквозь пальцы. И поэтому я считал, что мне все дозволено.
– А теперь вы так не считаете? – с недоверием спросил я.
– Теперь я знаю, к чему это приводит, – робко улыбнулся он. – Мы имеем право наступить на грабли, но от последующего за этим удара наше право нас не спасет. Лучше извлечь из этого урок и больше не наступать на грабли.
– Но почему вы решили вернуться? – спросил я. – И зачем вам уменьшение?
– Здесь мой дом, – просто ответил он. – Куда же мне идти? А уменьшиться… Я хочу навсегда распрощаться со своим прошлым и… с идеей собственной исключительности. Стану таким, как все, и в физическом смысле тоже. Если вы, конечно, дадите добро.
Добро я ему не дал. Пускай подумает еще. Это, в конце концов, не игра, и единожды уменьшившись, в прежние размеры уже никогда не вернешься.
Приближалась зима, и жизнь изменялась все больше и больше. В Хоулленде открылось несколько магазинов известных глобальных сетей, ранее напрочь игнорировавших эту страну. Появился «Макдоналдс», не пользующийся, впрочем, здесь популярностью, разве что приезжие заворачивали туда по
