Рэйт замолчал и скрипнул зубами, чувствуя в горле ком. Он сжал в кулак левую руку, которую проткнул Дидан.
– Мы тоже рассказываем сказки, но почти все они не такие уж приятные. Герои обычно пропадают в лесу: их съедают звери или духи утаскивают в свой мир навсегда. Мы рассказываем их, чтобы отвадить детей от леса, и зимние ночи становятся совсем безрадостными. Думаю, сказки твоей сестры мне понравились бы куда больше. – Персефона пригладила волосы и всмотрелась в гаснущий свет дня. – Малькольм говорит, что утром вы с ним уходите.
– Ну да, – ответил Рэйт. – По крайней мере, я. За Малькольма решать не стану.
– Почему ты уходишь?
Рэйт снова посмотрел на север.
– Не думаю, что Убийце Богов стоит оставаться здесь или в любой другой деревне. Лучше мне никого не подвергать опасности и найти какое-нибудь укромное местечко.
– Я так надеялась, что ты…
– Ну да, я помню, на что ты надеялась, только кинига из меня не выйдет.
– Ты великий воин, храбрость твоя безмерна!
– Нет уж. Я просто упрямый дьюриец, иными словами, дурак. Киниг-дурак тебе не нужен.
– Не думаю, что ты дурак. Ты смелый, добрый и порядочный.
– Ты меня не знаешь.
– Я знаю, что ты дрался за меня на водопаде и с людьми, и с волками. Ты выстоял перед Коннигером и вышел к богам, когда все остальные испугались.
– Что ты пытаешься доказать? – Он улыбнулся.
Персефона улыбнулась в ответ и сразу похорошела, даже помолодела.
– Послушай, – проговорил Рэйт. – Я вроде как дал себе обещание. В моей семье все были воинами. Отец и братья только и делали, что воевали – одна битва за другой. Больше они ничего не знали в жизни, лишь убивали и жгли. В этом они преуспели – отлично умели разрушать. Так и погибли в бою. Ни один из них ни разу не создал ничего хорошего или долговечного… Никогда не строили, не сделали мир лучше. Не хочу, чтобы и моя жизнь свелась к долгим годам бессмысленного кровопролития.
– Если ты станешь кинигом…
– Будет еще больше крови. Разве ты не понимаешь? Ты хочешь, чтобы я стал, как мой отец. Ты хочешь, чтобы я повел людей на битву, убивать и разрушать. Я хочу другого.
– Что ты имеешь в виду под другим?
– Что-нибудь получше.
– Получше? – Персефона усмехнулась. – Что может быть лучше, чем стать во главе всей своей расы?
– Жить в безопасности и завести семью. Научить тому же своих сыновей. Это будет хорошо и надолго. – Рэйт осмелился посмотреть ей прямо в глаза. Мужчинам он всегда смотрел в глаза, иное поведение считалось неуважением или даже трусостью. Однако встречаться взглядом с этой женщиной было неловко. Вероятно, потому, что ему это слишком нравилось. Он не смог сказать, что хотел, не отводя взгляда, поэтому снова обернулся к холмам.
– Я подумал… Я надеялся, что ты могла бы пойти со мной.
– С тобой?
Он продолжал смотреть поверх стены.
– Оставаться нельзя. Твой вождь занял сторону Хэгнера, и ему надо вершить суд. Если останешься, он тебя накажет. Что у вас делают с убийцами? – Ответ Рэйту был не нужен. Он хотел высказаться сам. – Неважно, что именно, но если тебя тут не будет, они ничего с тобой не сделают. К тому же ты теперь, как и я: осталась совсем одна, без семьи. У тебя даже дома своего нет. – Он повернулся и снова посмотрел ей в глаза. – Твое общество мне приятно, ты много путешествовала и знаешь, что к чему. Хорошо бы уйти вдвоем. Думаю, мы нашли бы какое-нибудь место, где смогли бы начать все с начала.
Брови Персефоны взмыли вверх, рот изумленно открылся.
– Ты предлагаешь мне бежать с тобой? – Она едва не расхохоталась.
Сердце Рэйта упало, он втянул воздух сквозь зубы.
– Насколько я понимаю, это отказ.
Глаза Персефоны больше не сияли, и Рэйт перевел взгляд на траву под ногами. Ему отчаянно захотелось очутиться где-нибудь совершенно в другом месте. Лицо горело, кожу словно обдало жаром. Он отошел на пару шагов.
– Погоди. – Она коснулась его руки. – Прости. Я польщена, правда, но… Ты не думаешь, что я для тебя старовата?
– Разумеется, нет, иначе я не стал бы тебе ничего предлагать! – Рэйту не понравился звук своего голоса. В нем слышалась горечь. Ему не хотелось заканчивать на такой ноте… Лучше убраться подальше, пока не наговорил лишнего!
Вместо этого он выпалил:
– Дело в Нифроне?
Персефона пришла в недоумение.
– Нифрон? При чем тут Нифрон?
– Ты ему нравишься, да?
– Нравлюсь? Я ведь рхун! – Персефона крайне удивилась.
– Увидев тебя в воротах, он тут же отвлекся. И из-за этого чуть не погиб. Кажется, теперь я понял, как тебе удалось…
Она закатила глаза.
– Да ну тебя!
– Есть куча историй, в которых боги теряют голову от смертных женщин.
Персефона оглянулась через плечо и хмыкнула.
– Они не боги! Да и навряд ли с этим возникнут проблемы. Если на кого и будут смотреть во все глаза, так это на Мойю. – Она с тревогой коснулась лба и вздохнула. – Я только теперь поняла, что надо велеть ей держаться подальше от фрэев.
Рэйт снова отстранился.
– Рэйт! – Персефона шагнула к нему, лицо ее исказилось от боли. – И месяца не прошло, как погиб мой муж… Мы прожили вместе двадцать лет. Я его любила. И все еще люблю. Ты меня понимаешь?
Рэйт хотел объяснить, что преданность и верность встречаются нечасто, а он хотел бы, чтоб ему повезло так же, как и Рэглану. Мысленно он извинился за то, что разбередил ее горе и посмел предположить, что у такого, как он, есть хоть малейший шанс. В конце концов, он ведь дьюриец… Он представлял, как говорит ей все это, но когда наконец открыл рот, то выдавил лишь одно слово:
– Ладно…
Слово повисло между ними – тяжелое и грустное. Наверно, Персефоне не хотелось, чтобы оно стало последним, и она снова заговорила:
– Ты не прав насчет того, что семьи у меня не осталось. Падера мне как мать, ведь после смерти своих детей она стала обращаться так со всеми. Брин мне как дочь или по крайней мере племянница, потому что Сару я считаю сестрой. Мойя мне как беспокойная, но нежно любимая кузина, а Гиффорд… – Она вытерла глаза. – Понимаешь? Есть у меня семья, и сейчас у нее неприятности, причем серьезные.
