Машкара покинул великого райцу, вышел вперёд. Звучный голос проник во все уголки закуты:
– Дайте, что ли, присесть почтенному человеку.
Притихшая сарынь зашевелилась, выволокла престольную кадь, обмахнула рукавами:
– Садись, правдивый государев слуга.
Хромой райца опустился на корчагу, поставил трость меж колен.
– Чего ради из письмовника вытащили, – проворчал он по обыкновению раздражённо. – Не знают они ничего!
По серой стайке, замершей вдоль стен, прокатился шорох.
– Правда, правда истовая… не знаем, не ведаем.
Машкара вздохнул, огорчился:
– А мы и сказать не успели, про что пытать собирались.
Райцев мезонька сжал кулаки, меченные красной юшкой:
– Ведь Мартхе пропал, дяденька! А эти – рты на замок!..
– Цыц! – добродушно прогудел Машкара. – Вы, молодь, уже речи держали. Поспешными кулаками. Ныне старикам оставьте толку искать.
Харлан Пакша снялся с места. Медленно обошёл закуту, заглядывая то в одни глаза, то в другие. Босомыки ёжились под взглядом старого воина. Какой Ведига, какой исадский почёт?.. Вот они, страх, честь и власть.
Харчевник спросил тихо, но услышали все:
– Пока, значит, Мартхе вас за всеведение сухарями кормил, вы сквозь стены каждый чих слышали. А как с ним беда, ослепли, оглохли?
Правая рука Харлана, вялая из-за перебитых жил, висела в косынке, левая, привычная орудовать за обе, указывала перстом.
– Ты, лопоухий! Твоей мамке Бесценке кто присоветовал колю́шкиным жиром ноги смазать? Будто не Мартхе? Молчишь?..
– Я… ну…
– Что ну́каешь? Память плесень изъела? А кто от батогов её заслонил, чтоб хождения не лишилась? Не Машкара, которому нынче врёшь?
– Да я…
– Да уж не ты. Примечай, ватажок! Мать под батоги, сын по сладости. Этот, если что, и от тебя отбежит… Ты! Слепенький! Может, не Мартхе тебя за новой дудкой в лавку водил?
– Не знаю я…
– Чего не знаешь?
– Они и в харчевню к тебе дорогу не скажут, – желчно бросил Цепир. – Все как один забывчивы стали.
– А может, и стоит ко мне дорогу забыть, – проворчал Харлан недобро. – Ну? Чего не знаешь-то, семя крапивное?
– Что с господином сталось, не знаю! Я на исаде играл, меня там близко не было…
– Там! – встрепенулся райцев слуга. Получил от Машкары подзатыльник.
– Цыц, сказано… Там, значит? Это где?
– Дядя Харлан, будет уж брата теснить… – вылез Кобчик. В голосе странно мешались стыд, храбрость, гордость. – Его правда там не было!
– Там, – повторил Цепир.
Кобчик густо покраснел. Уставился в пол.
– У Спичаковой палатки, – неожиданно ответил Ведига.
– Не ври нам! – плюнул Цепир. – Что делать учёному райце в запустелой норе?
Ведига бережно ощупал нос. Гнусаво отрёкся:
– А не врём. Что ему там, не ведаем. Нас с собой зазывал, не пошли мы. Не дурные.
Харлан тут же навис, хищный, суровый:
– Забоялись, разбойнички? И чего бы?
– Не разбойнички мы. Мы – мо́лодцы посовестные.
– На словах все посовестные! А как до дела…
– Вольно тебе судить, дядя Харлан. Ты нашей жизнью не жил.
Харчевник усмехнулся:
– Все на свете припеваючи живут, одни вы маетесь, от людей изобиженные. Особенно великому райце легко владыке советовать о жизни и смерти. Вас в чужой кладовке поймают – спиной ответите за оплошку. Он ошибётся – могилам счёта не будет!
– Друг мой, с кем толкуешь? – попрекнул Цепир. – Эти дальше своего брюха не смыслят, им что жизнь чужая, что смерть!
Мезоньки переглядывались. Шушукались. Подталкивали друг дружку.
– Ладно, – сказал Машкара. – Иначе спрошу. Он какими словами в ту палату вас звал?
– Молви уж, Кобец, – сумрачно приказал Ведига. – Ты всех больше речи с ним вёл.
Кобчик встрепенулся:
– А я что… ну, котёл поминал. Аодха-царя… который кров для бездомных… ещё какой-то котелок урядить… а мы почём знаем?
– Зазевайся – всех поймают да в кабалу, – добавил Ведига. – Мы людям веру давали, пока титьку сосали, повыросли, поизверились.
Харлан опустил руку. Переглянулся с Машкарой. Цепир просто закрыл глаза и сидел так некоторое время.
– Мартхе… – первым хрипло выговорил райцев слуга. – Он с вами… он для вас… такое сделать решился…
– Умный мальчик, – с горечью пробормотал Цепир. – Так вот о чём он хотел со мной побеседовать…
Машкара устало спросил:
– Скажи лучше, правдивый Цепир, почему мы с тобой не додумались?
Райцев мезонька смотрел то на одного, то на другого. Кулаки сжались.
– Почто меня не позвал? Я бы… за него…
– Я напыщенный старый болван, – прошептал великий райца.
Машкара взял служку за плечо, притянул к себе.
– Дитя моё… Мартхе разгуливал по Выскирегу, ограждаемый не только знаком райцы, но и умениями, преподанными на воинском пути. Буяны из тех, кого смиряет Площадник, отступали с дороги. Давай поразмыслим, кто достаточно ловок, чтобы забрать его, не покинув следа?
Уличная сарынь жалась по стенам, не ведая, на кого смотреть, плохо понимая, о чём речь. Харлан, напротив, впивался взглядом то в одного, то в другого.
– Слушайте во все уши, крысята! Я-то вас знаю! Отнорка в городе нет, чтоб вы не разведали! Так я и поверю, будто хоть один из вас поблизости не торчал! Не затаился поглядеть, как по ваши головы с облавой нагрянут, да никого не найдут!.. – И зло рубанул левой рукой. – Да что душу тратить! Речётесь братишками, а кто из вас пропади, тотчас разбежитесь, не вступитесь…
– Я… – начал вдруг Кобчик.
Его ткнули в рёбра. Поздно! Харлан заметил.
– Хоть один не всю совесть обронил, сберёг немного для правды. Ну? Что видел? Кого?
Под злыми взглядами всей сарыни Кобчик приоткрыл рот. Невнятно пискнул. Стрельнул глазами, умолк, закрылся локтями.
– Сказывай, маленький ястреб, – пророкотал мягкий голос Машкары. – Никто не клонит тебя к предательству и оговору. Нет зла в том, чтобы выручить Мартхе, если он ещё жив.
Кобчик торопливо набрал воздуху в грудь, зачастил:
– Двое их… сперва не было, вдруг взялись… из стен вышли… за плечо тронули сзади, он сомлел… А после куда – того не видел, не знаю!
Цепир отнял руку от лица. Трое мужчин молча уставились друг на друга, все подумали об одном.
– Ты, малыш, татей этих прежде в городе замечал ли? – проворковала красавица у двери.
Голос мерцал таким серебряным бархатом, что Кобчик решился чуть развести локти.
– Нашла видока! – подстрекнул угрюмый Харлан. – Этим хоть исад камнями засыпь, отрекутся: не видели!
– А вот и видел, – опустил руки Кобчик. – Старшего их. У ножевщика ножи выбирал!
– Что скажешь о нём? Волосом белый, чёрный, высокий ли? Молодой, старый?
– Его разбери, – надулся Кобчик. – Неприметный. Шапка на нос, как вот у него… – Кивнул на райцева служку. Подумал, добавил: – Только у того на один глаз, и не поправит… Дяденька! А сухарика?..
Вставай и беги
«…И тогда, государь, было явлено настоящее чудо. Люди увидели, как вода расступилась…»
Лёгкое перо скользило по чистому листу. Гладкому, бескрайнему, точно снежное поле. В книжнице было тепло и покойно, ровно горел нескончаемый жирник. Буквы получались всё изысканней и красивей. А если не получались, Ознобиша стирал их простым мановением, выводил снова.
«Нет. Не так. Расступилась – слово порожнее…»
И оно потускнело, ожидая замены.
«Вряд ли вода откатилась влево-вправо, вздыбилась по сторонам! Чудо не насилует сущего. Воля Богов сводит вместе будничные события, дивно выстраивая пути судеб… Впрочем, это отдельное рассуждение, коему здесь,
