А еще мне надо было решить, что мне делать. Повторю. Что МНЕ делать. Прихватив автомат, я выбрался на улицу. Нет, я не собирался гулять по лесу. Мы в прифронтовой полосе. Несколько лет не самой мирной моей жизни приучили меня даже не к осторожности, а к звериному чувству опасности, и с сегодняшнего утра мой переключатель встал в положение «война». Так что я просто прилег у входа и стал неспешно обозревать окрестности.
Я не хотел воевать. Вот не хотел, и все тут. Вариантов, собственно, было немного. Можно затихариться в глухой деревне и вести сторожкую жизнь примака у красивой молодки или вдовушки, пока охреневшие от безнаказанности местные полицаи не сдадут меня в гестапо за бутылку самогона. Можно сидеть, как хомяк, на этом складе, проедая запасы, вшивея и зверея от одиночества, а можно попробовать прорваться куда-нибудь за границу. Мне вот Бразилия очень нравится или Куба. Вот только одна беда. Нет, не война – она через пару недель откатится на восток, а именно то, что сейчас воюет ровно полмира. Без языка, документов, транспорта, связей, денег, знания обстановки и местности, ну дальше можно не продолжать. Возможны варианты от концлагеря до безымянной могилы в лесу, это в лучшем случае. Нет, в принципе я пройду и Виталика с собой протащу, но притащу я его на ту же войну. Только будет эта война где-нибудь во Франции, Греции или Югославии, или в той же Африке. Так что мне было о чем подумать. Это еще нам повезло, что занесло нас в глухой лес, окруженный болотами и озерами, вдалеке от населенных пунктов и основных трасс, по которым стальным катком катятся немецкие танковые дивизии.
Была еще одна вещь, о которой имело смысл крепко подумать, вернее, как можно скорее решить эту проблему. Наши вещи. Я не знаю, что будет, если к немцам попадет, к примеру, наша бензопила, кстати говоря, husqvarna, или моя помпа, на минуточку, моссберг, или все три моих травмата, или простейшие кенвудовские рации, или наши сотовые телефоны, или китайские налобные фонари. А состав пластика, из которого они сделаны? А элементы питания? Одни светодиодные лампы чего стоят! Дальше продолжать? Я не знаю, насколько уменьшится время лечения раненых и возвращенных в строй, если к ним попадут лекарства из моей аптечки. Здесь не знают, что такое одноразовый шприц и антибиотики! И это только мое решение и моя ответственность.
Чем больше я обо всем этом думал, тем меньше мне нравилась ситуация в целом. Я не хочу воевать. Очень. До зубовного скрежета и до ледяного ужаса в печенке. Просто я знаю, как выглядят оторванные у молоденького мальчишки ноги. Слышал, как кричит раненый, просящий промедол. Видел лицо хирурга, вышедшего из операционной и устало привалившегося к стене. Мы с моей группой собирали молоденьких ребят, раздолбанных взрывами в мелкие обгорелые куски. Я очень многое в своей жизни видел и очень не хочу воевать теперь еще и здесь. А придется. Нет, это не показной героизм, и ничем героическим здесь не пахнет. Это отчаяние загнанной в угол крысы. Я очень четко это осознаю, и мне от этого не легче. Пробило меня нехило. То, что я воевать буду, это мной не обсуждалось, только воевать буду по-своему, так, как умею. Мне в прошлый раз хватило идиотских приказов разжиревших генералов и подмахивающих им штабных полковников. Воевать-то я буду, но… недолго и здорово по-своему.
Виталик задание перевыполнил. У меня не было сомнений, что он все найдет. Практичный белорус всегда перед любой работой включал голову, и сейчас он нашел список склада. Или ведомость, или хрен знает, как называется то, что он нашел, но теперь он точно знал, что, где и сколько этого лежит в блиндаже. Мать вашу! Я и не думал, что у нас так всего много. Одних винтовок Мосина у меня было четыреста штук. Читая список, я медленно выпадал в осадок. Вот это попал так попал. Теперь я понимаю немцев. На том, что они захапали за первые месяцы войны, можно было жить припеваючи лет десять, если не больше. А еще меня начали терзать смутные подозрения. Это был небольшой склад партизанского или разведывательно-диверсионного отряда, ибо здесь были рация, и взрывчатка, и форма. Ну конечно же! Кто бы сомневался? НКВД. Были здесь и подробные карты, и много, целая пачка, упакованная в плотную бумагу и перевязанная шпагатом. Только помочь они мне пока не могли. Очень забавные и ценные карты, целых шесть комплектов. Эстония, Латвия, Литва, Западная Белоруссия, часть Польши. Не было только района расположения блиндажа, а по месту я помню только несколько деревень в округе и дорогу в сторону Великих Лук.
Впрочем, теперь меня не пугало появление представителей всесильного НКВД. Просто этот блиндаж мы с Виталиком нашли в двадцать первом веке. Если хорошенько поискать в этом лесу, я думаю, можно найти строителей этого блиндажа, где-то здесь недалеко, в овраге, на двухметровой глубине. Вот такая вот лирика, а раз этот блиндаж дожил до нашего времени, значит, где-то в документах этот блиндаж завис в воздухе или люди, знающие о нем, кормят собою червей. Можно, конечно, предположить, что кто-то из высокого начальства оставил этот блиндаж как долговременную закладку и со временем здесь появятся посетители, но нам это вообще ничего не дает. Появятся и появятся, нам от этого ни горячо, ни холодно. Не ожидать же?
Присев у входа, я принялся озадачивать Виталика. Разложив пасьянс ситуации, я немного притормозил с выводами, так как надо было дать ему время подумать. В общем, ничего нового он не надумал, придавленный реальностью жизни. Так что перешел к выводам и предложениям. Вначале я думал выкопать еще один схрон, в который имело смысл сложить все наши вещи, но почти сразу отмел это предположение. Нет, выкопать яму и свалить все туда – не проблема. Вот только через пяток месяцев все это придет в сильную негодность, за исключением, наверное, одноразовых шприцов. Так что выход, собственно, был только один. Надо вытряхивать оружие из ящиков, вскрывать полы и делать схрон в схроне.
Ну а пока повседневные мелочи – еда, вода, туалет. Это только кажется,
