– За деревьями их не сразу различишь, – сказал Карл Иванович Шустерлинг, доставая из кармана складной перочинный ножик. – За не сразу различишь их деревьями.
– Пррры, – сказал Даниил Иванович Ювачев, пританцовывая вокруг. – Мюн! Твигга!
– Вьями чишь их сра, – сказал Карл Иванович Шустерлинг. – Зу не за, разли дере.
– Солдухей!
– Дерезачишь разливьями, – неодобрительно покачал головой Карл Иванович Шустерлинг, убирая перочинный ножик в карман. – Ихнезусра.
Хармс проснулся. Пальцы под перстнями жгло невыносимо.
Комната была полна людей.
II
Или не людей.
III
Спустя некоторое время на проспекте 25 Октября, который большинство горожан упорно продолжали именовать Невским, появились двое странного вида мужчин. В столь поздний – или ранний – час проспект был практически пуст, однако эта пара привлекла к себе внимание всех немногочисленных прохожих и собак, а кто-то особенно сознательный даже вызвал наряд милиции.
Впрочем, служители порядка не успели причинить вреда, потому что стоило им показаться из-за угла, как двое странного вида мужчин свернули к Дому книги, некогда известному как Дом Зингера, и скрылись за его дверями. Вахтер – крохотная сухая женщина в устрашающих очках – встретила их неприветливо.
– Вход разрешен с началом рабочего дня, – сообщила она, поджав губы.
Хармс усадил теряющего сознание Введенского на один из стульев в вестибюле, повернулся к ней, сжал тощие кулаки:
– Самуил Яковлевич у себя?
– Конечно, у себя, – усмехнулась вахтерша. – Где ж ему еще быть?
– Пропустите к нему?
– Ни за что. Вход разрешен с началом рабочего дня.
– Я здесь сотрудник. В Детгизе, в пятом этаже, под самым глобусом, – в отчаянии принялся объяснять Хармс. – Неужели вы меня не узнаете?
Она бросила на него оценивающий взгляд:
– Только не до начала рабочего дня.
– Нам срочно нужно наверх, – Хармс указал на Введенского, лицо которого было белее снега. – Дело не терпит отлагательств.
– Все так говорят, – сказала вахтерша. – Но ведь терпит на самом-то деле, а? Терпит?
– Поверьте, на этот раз ситуация действительно ни к черту.
– Не может быть.
– Слушайте, вы! – выпятив тощую грудь, Хармс принялся засучивать рукава. – Клянусь Майринком, я сейчас сниму кольца, и вы пожалеете, что родились на свет!
– Угрожаете? – вахтерша поправила очки и ткнула пальцем в сторону двери. – Будьте добры очистить помещение.
– Что? – Хармс не поверил своим ушам.
– Вы явно не в себе. Подобное поведение здесь недопустимо. Вон тот молодой человек – вполне смирный, пусть он остается, а вам я рекомендую прогуляться и вернуться к началу рабочего дня.
– Боч? Какой еще боч?
– А? – впервые за время их разговора вахтерша выглядела сбитой с толку. – Что вы имеете в виду?
– Етеввид? – спросил Хармс с озабоченным видом. – Я не понимаю.
– Хватит передразнивать меня, – женщина звучала неуверенно, будто не знала, реально ли происходящее. – Я вас выставлю отсюда.
– Титпере ниватьме, – сказал Хармс сурово. – Асвыс влюотс!
Вахтерша открыла рот, чтобы ответить, но вместо этого поднялась из-за стола и, глядя прямо перед собой, вышла на улицу. Хармс подхватил Введенского и потащил его к лестнице, поскольку лифты еще не работали. Подъем предстоял трудный, однако помощи ждать было неоткуда. К счастью, Александр Иванович, похоже, начал понемногу приходить в себя, кое-как переставлял ноги и даже пытался держаться за перила.
– Мы дожили до утра, – констатировал он, выглянув в окно. – Неужели?
– Не знаю, – тяжело дыша, ответил Хармс и сплюнул прямо на ступени лестницы, чего никогда прежде и никогда после себе не позволял. – Проверим.
Они добирались до пятого этажа почти десять минут. Сорочка Хармса насквозь пропиталась потом. Его жокейская кепка слетела с головы между вторым и третьим, а твидовый пиджак пришлось скинуть на четвертом. К дверям Детгиза он подошел совсем запыхавшимся, сгибаясь чуть ли не пополам, но друга не оставил ни на минуту.
Едва отдышавшись, Хармс ввалился в редакцию, по-прежнему таща еле живого Введенского за собой. Они миновали большую комнату, плотно заставленную письменными столами художников, и направились в крошечную угловую каморку, которую Самуил Маршак сделал своим кабинетом. Он ждал их там, стоя у окна, с папиросой в зубах и усталой скорбью во взгляде.
– Доброе утро, – поприветствовал главный редактор двух детских поэтов. – Что стряслось?
Хармс опустил Введенского на стул, сам опустился на ковер рядом, сложив по-турецки ноги.
– Беда, – сказал он, утирая пот со лба. – Отдел Безвременных Смертей.
– И до вас добрались, – Маршак стукнул кулаком по столу, несильно, словно боясь кого-то разбудить. Лицо его, казалось, просто не могло выражать досаду или злость, и только крепко сжатые узкие губы выдавали напряженность и, конечно, хорошо контролируемый страх.
– Добрались, – подтвердил Хармс. – Взялись за Александра Ивановича.
И он подробно пересказал все события предыдущего вечера. Маршак слушал внимательно, иногда кивая, иногда бросая из-под очков пытливый взгляд на Введенского, потом спросил:
– Как же вы выбрались?
– Благодаря трусости, – мрачно пояснил Хармс. – Трусости и ничему иному. Я струсил. Завизжал, как женщина, едва увидев их, и бросился бежать. Хорошо еще, хватило соображения и сил захватить Александра Ивановича с собой.
– Они не пытались вас остановить? Как-либо помешать?
– Нет, – Хармс нахмурился, припоминая. – Нет, ни один даже не пошевелился.
– И вы не воспользовались кольцами?
– Не решился. Сами знаете, какие могут быть последствия.
– Знаю прекрасно. И восхищен вашей выдержкой.
Маршак замолчал, потом хмыкнул, вытащил из-за пазухи стальной портсигар:
– Папиросу?
Хармс ощупал карманы, горестно вздохнул:
– Похоже, трубку оставил на Съезжинской или где-то по дороге потерял. Так что да, спасибо.
– Александр Иванович?
Введенский рассеянно взглянул на портсигар, отрицательно помотал головой и вновь уронил ее на грудь. Маршак пожал плечами, подал Хармсу спички, потом закурил сам.
– В последнее время это творится везде, – сказал он, выдыхая едкий синеватый дым. – По всему городу. И в Москве тоже. Отдел Безвременных Смертей, Отдел Сломанных Судеб, Отдел Серой И Бессмысленной Жизни – все они, похоже, получили сверху приказ активизировать свою деятельность. Люди сходят с ума, кончают с собой, уходят в запои. Людей становится все меньше. Я думал, что удастся противостоять этому нашими книжками, нашими стихами, но то ли переоценил нас, то ли недооценил их – мы проигрываем. Сорок четыре веселых чижа не в силах побороть трагические случайности, дать ответы на вечные вопросы или подарить человеку новые возможности взамен утраченных.
– Что же делать?
– Если бы знал, я бы уже делал. Одно несомненно: сидеть сложа руки нельзя – рано или поздно они доберутся и сюда. И тогда нам всем конец, – Маршак сунул окурок в пепельницу, хлопнул в ладоши. – Хотите водки?
Хармс кивнул. Введенский снова покачал головой.
– Похоже, Александру Ивановичу совсем плохо, – сказал Маршак, отпирая крохотным ключиком нижний ящик стола. – Вы уверены, что ему не нужно в больницу?
– Нет, – сказал Хармс. – Не уверен. Но уверен, что ему нужно быть здесь.
– Разумно, – Маршак
