Раздавленные розы! Откуда пришло это сравнение? Розы, шипы, иголки. Они впиваются в кожу, и льется кровь, как это произошло с ней сейчас. Клер смотрела на густой алый сок завороженно и испуганно. В ней вдруг проснулся стойкий интерес к собственным кровоточащим ранам, и это ее поразило. Она смотрела в раскрытый порез и смутно видела множество агоний множества людей. Как страшно, как притягательно.
Ее рука истекала кровью, как когда-то давным-давно. В сознании всплыла жалящая острая игла. Она вонзилась под кожу, и кровь закапала на белую ткань. Алое на белом. У Клер закружилась голова от потери крови и вспышек в памяти. Кто-то был рядом и сжимал ее истерзанную руку. Как сейчас. Кто-то схватил ее кровоточащую кисть и поднес к губам, порывисто, но нежно. Кто-то с изуродованным лицом. Клер видела, как обожженные губы приникают к ее порезу, но у нее не было сил кричать. А когда они появились, изувеченное лицо было так близко. Она могла бы к нему прикоснуться, если б захотела. Но почему-то ей казалось, что оно не должно быть таким, каким она его видит.
Клер пришла в себя. Вокруг нее – только синеющий кафель. Стены и пол кругом выложены маленькими квадратными плитками. Это все еще ванная комната. Так почему возникло чувство, будто она сейчас где-то еще? Зеркало без рамы на ее стене, казалось, всего на миг превратилось в роскошный предмет. Клер смотрела в него и видела чье-то возмущенное лицо. Оно перекосилось от гнева и боли. Но это было не ее лицо. Отражения наслоились друг на друга. Из зеркала на нее смотрел мужчина. Очень красивый мужчина. Только его глаза налились кровью. Он смотрел на лезвие в ее руке, будто предупреждая: «Не смей так делать!»
Клер удивилась тому, что совершенно не испугалась крови. Наверное, потому, что испугался он. А ведь красные струйки тонкими ручейками текли по локтю. Они окрашивали кожу и обжигали. Оказывается, боль от порезов может быть такой жгучей. Сама Клер сейчас упала бы в обморок, если б не видела страх и боль в его глазах. В глазах, пристально смотрящих на нее по ту сторону зеркала. Выходит, даже существо, живущее в зазеркалье, способно чего-то бояться.
Глава 11. Кровь на шелке
Венеция, столетия назад
Ее пригласили в этот роскошный дворец в качестве скромной швеи. Только можно ли назвать скромной девушку с восхитительными золотистыми кудрями и глазами цвета весеннего неба. На нее можно надеть белый накрахмаленный чепчик и строгий фартук, дать ей в руки грубую корзинку для шитья и провести вверх по черному ходу, но назвать ее незаметной нельзя даже здесь.
Правда, Корделию предупредили, что лучше всегда держаться в тени, когда заходишь во владения дьявола. Каким бы величественным и богатым ни было палаццо вокруг, но слухи, выходящие за пределы этих раззолоченных стен, вовсе не так соблазнительны, как красота палаццо. Кто бы ни владел всем этим великолепием, он обладает дурной репутаций. Слишком дурной, чтобы говорить о ней вслух. И слишком страшной, чтобы не насторожиться.
Корделия насторожилась лишь слегка. Она не верила, что хозяин всего этого может пить кровь юных девственниц и резать кошек при черных свечах. Она не верила в магию вообще. И уж тем более в слухи о тех, кто слишком влиятелен и богат. Мало ли о чем шепчутся завистливые люди. Многим просто необходим повод для сплетен. Вот они и сочиняют истории сами. Все это просто клевета. И все-таки при входе в роскошный дом ее почему-то пронзил страх.
Она робко озиралась на шелковую обшивку стен, золоченые потолки и хрустальные люстры, а холодный трепет цепко охватывал ее тело. Иногда казалось, что это ловкий паук сплел вокруг нее паутину, и теперь она не может ни двигаться, ни дышать.
Странное сравнение для швеи. Она ведь сама должна чувствовать себя паучихой, плетущей великолепную ткань. У нее в скромном коробе достаточно нежных ниток, дорогих мотков тонко выделанной пряжи и разноцветной каймы. В этот раз ее работа обещает быть очень увлекательной, ведь она должна будет ткать паутину свадебного наряда. Что, как не подвенечная паутина, должно оставаться прочным и неразрывным? На всю жизнь. На всю вечность. Именно поэтому Корделию позвали сюда. Все знали, как прочны и красивы ее работы. Свадебное платье для Анджелы Гвинчиолли должно было объединить в себе оба эти качества. Вышеупомянутая синьора уже не в первый раз выходила замуж, но именно этот брак она желала сохранить на всю жизнь. Корделии специально заплатили, чтобы она прочла над этим платьем одну из своих молитв о прочности уз. Юная набожная белошвейка умела это делать. Все видели ее на службах в соборах так часто, что считали особенной избранницей Мадонны. Люди полагали, что ее молитвы, спетые во время работы, – знак доброго будущего. Только сама Корделия скорее назвала бы это заклятием. Она водила иголкой и тихо напевала:
– Чтобы нитка не порвалась и судьба бы в нее вплелась. Чтобы были нерасторжимы…
Ее красивое сопрано отдавалось эхом в зеркальной комнате. Белое платье на манекене становилось все более роскошным и торжественным. Она не жалела ни золотой окантовки, ни нежнейших кружев, ни бисера для вышивки. Вот это будет наряд! Уже сейчас он производил впечатление чего-то волшебного.
Корделия прекратила петь, потому что услышала стук в окно. Ее песня оборвалась на полуслове, когда она сообразила, что в окно на самом деле стучаться никто не может. Оно слишком высоко над землей. И действительно, то была всего лишь птица. Ворон, черный как ночь. И он смотрел на нее такими злыми глазами, будто собирался пронзить своим взглядом насквозь.
От испуга Корделия на миг потеряла бдительность и сама не заметила, как уколола палец иглой. Капли крови упали на белое подвенечное платье, над которым она работала.
Роскошное платье. Вот бы надеть такое! Наверное, невеста очень хороша собой. Да что там гадать… В столь великолепном наряде любая девушка станет настоящей красавицей. Все дело в этих шелках, переплетении золотых нитей, парчовых вставках и мелких бриллиантах на присборенных верхних и нижних юбках. Все будут смотреть на нарядный корсет, на восхитительные рукава с буфами, на золотое шитье вокруг плеч и локтей. Все внимание привлекают искусно скроенные ярды дорогой ткани, а какая женщина их наденет, всем безразлично.
– Что,
