Да, она помнила это имя! Красивое имя, чувственные слова. Изящные вещи, деньги на которые тратились с расточительностью и которые так легко сломать, но о которых потом никто не жалел, потому что в палаццо де Франко их было слишком много и все время прибывали новые. То была роскошь, и венецианские зеркала с золочеными рамами бесконечно приумножали ее в своих отражениях.
Клер помнила молодого мужчину, похожего на Лестата де Лионкура из вампирских хроник Анны Райс. Только еще более прекрасного.
А еще Клер помнила слова мясника, которые гулким эхом звучали у нее в голове: «Приходи, когда проголодаешься».
Что он имел в виду? Клер заметила свою кровь на осколках, и ей захотелось вдруг слизать ее. Она поднесла к губам собственные пальцы, и, кажется, что-то шевельнулось в зеркале на стене. Какая-то тень или живое существо? Странно, как мелькнувшие отражения или тени способны производить впечатление живых существ, обитающих в зеркале.
Клер начала бояться зеркал и того, что жило в них. Точнее, только одного существа, застрявшего в зазеркалье. Оно ее звало.
Но не сейчас. Сейчас она была одна.
Клер все-таки достала ручное зеркальце и начала бесцельно прислонять его к страницам, к одной за другой. Вдруг где-то обнаружится знакомый ей зеркальный шифр. И она его обнаружила. Только прочтенные фразы показались ей абсолютно бессмысленными.
«Жизнь после смерти».
«Холодные бездушные ангелы».
«Люцифер был самым прекрасным ангелом».
«Люцифер смотрит на меня из зеркала».
«Я – Люцифер».
А где же подпись Донатьена? Он не подписывался даже инициалами, но имя Корделии встречалось слишком часто. Оно скользило, как призрак, из страницы в страницу. Швея! Кружевница! Возлюбленная! Ангел в маске и без! Гибель! Венецианка!
Клер задумчиво водила пальцами по фразам. Наброски самых разных масок и эмблем испещряли поля. Клер безошибочно определяла зарисовки разных созвездий – видимо, составитель не раз разглядывал их в телескоп. Небесные светила часто принимали какие-то странные очертания. Так, рисунки Солнца и Луны были слиты между собой, словно в мезальянсе. Или такой значок имел какой-то особый смысл.
Все в этом мире должно иметь какое-то значение. Ведь каждая мельчайшая деталь является непременной составляющей одного цельного рисунка мироздания. Клер, как художница, должна была это понимать. Но сейчас перед ней встал не рисунок, а какой-то особенный чертеж. Ее это привело в замешательство, как если бы кто-то представил перед ней схему рассыпанных недавно часов. Или схему движения планет.
Все же Клер сняла кофточку, чтобы осмотреть свои плечи и руки. Она наносила себе порезы не по схеме, тем не менее рубцы, оставшиеся на коже, принимали какую-то особенную форму. Они словно сливались в один алый чертеж, составленный из загадочных знаков.
Когда-то Клер прочла древнее восточное предание о музыканте, который попал в плен к духам и мог спастись от них, лишь начертив на всем своем теле тайнопись. Она даже не помнила толком, чье это было предание: японское, китайское, корейское? Помнила только, что сам музыкант был слеп, а те, кто чертили на его коже священные знаки, забыли лишь про его уши. Таким образом, несчастный и остался без ушей. Злые духи их оторвали. Теперь она могла сделать из этой истории лишь один вывод – есть знаки, оберегающие от духов. Но также есть и те, которые их призывают.
Линии на своей коже она пока не могла причислить ни к тем, ни к другим. И все-таки ее мучили какие-то сомнения.
Зеркало стало сферой, которая вызывала у нее страх. Нож стал оружием против страха. Но только в том случае, если она поворачивала его острием против себя самой. Боль очищала и спасала. Демон отсиживался в зеркале.
Стоило ли заниматься дальше расшифровкой странного дневника. Да и как все это расшифровать? Ее скудных познаний в языках и шифрах мало на что хватало. И вряд ли маленький сборник чьих-то записей мог послужить ключом к разгадке ее тайны. Интересно, он переплетен в телячью кожу или человеческую? Если он принадлежал тому, о ком она подумала, то второе было вероятнее. Клер, затаив дыхание, погладила пальцами мягкий переплет. Другая бы девушка не прикоснулась даже к редчайшим драгоценностям с таким восхищением, с каким она касалась темной кожи. Любопытно, чья это кожа?
Кажется, Клер знала.
Глава 26. Чужое подвенечное платье
Венеция, столетия назад
– В детстве я пытался поймать русалку на рыболовный крючок, – признался Донатьен. Без смеха. Он не мог над этим смеяться, хотя любому здравомыслящему человеку такое заявление показалось бы смехотворным. Но только не ему, который помнил ночные холодные объятия и речную влагу на своей постели. Что значит поцеловать вместо губ щупальца медузы?
Когда он вырос, ночью к нему пришло существо из воды. Женщина. Она его целовала, и оставались раны. Но стоит ли рассказывать об этом Корделии? Как и о многом другом.
– Тебе ведь это не удалось? – Корделия выглядела в этот вечер удивительно бледной. – Или все-таки удалось?
Ее голос звучал как-то непривычно настороженно.
Донатьен только пожал плечами.
– Теперь меня интересует добыча несколько другого рода, – неопределенно проронил он.
– И какого же?
– Черная жемчужина. – Он выудил ее из целого ларца белого жемчуга. – Такие попадаются раз в сто лет. Возьми ее!
Он положил Корделии на ладонь.
– Как символ моей особенной привязанности к тебе.
Подарок – это всегда приятно… но ее цвет! Корделия подумала, что впервые «улика смерти», как называли жемчуг, носит свой настоящий оттенок. Угольно-черный. Жемчужина лоснилась, как жирный сгусток тьмы. Именно такой она и должна быть.
И все-таки ее не оставляло ощущение, что Донатьен пытался сказать о чем-то другом. Не о ловле жемчуга. О куда более крупной добыче.
– Как ты думаешь, что состоится девятого марта, сразу после карнавала?
– Твоя свадьба.
Он опустил глаза. Конечно же, о назначенной дате все уже знали, даже Корделия. Только он вот имел в виду совсем не это.
– Ты любишь свадьбы?
– Смотря чьи.
– Есть один обряд, похожий на свадьбу. То есть для него тоже нужна невеста, но… – он запнулся. Сколько можно ей открыть?
– Но? – подстегнула его собеседница. Как же она проницательна. И как мудры ее красивые глаза. Иногда ему казалось, что древнее божественное существо уживается в юном теле и легко вводит всех в заблуждение.
– Тебе нравится? – он легко коснулся роскошного подвенечного платья на манекене. Раньше оно представлялось ему лишь саваном, но теперь, благодаря стараниям ее умелых рук, оно стало подобно церемониальным нарядам императриц.
– Нравится ли мне моя собственная работа? Прежде меня никогда не спрашивали
