Петрович намеков не любил. Рубить сплеча – это по-нашему. Но вот Никита Юрьевич, с тех пор как погибла жена Ильи Петровича, об обстоятельствах трагедии выражался обиняками. Впрямую – ничего, а через окольные пути получалось, будто полковник винит во всем Илью Петровича. Вот так-так! Ишь ты! Сам ради официантки разошелся с женой, та – просто-таки сгорела от тоски, сын как раз заканчивал школу, а ведь это Илья Петрович, втайне от полковника, договаривался в высшем военном училище насчет Ивана, а теперь Никита Юрьевич расписывает сыновьи подвиги, Матросов и Гастелло в одном лице. И какое ему дело? А если бы – если бы! – и так? А если имелись такие обстоятельства, что оказались довлеющими? Ну, давай-давай…
Надо было поговорить напрямик, но Илья Петрович ограничился лишь тем, что прямо указал Никите Юрьевичу – мол, нечего расписывать подвиги вдали от дома, когда на южных рубежах Отчизны враги России продолжают вести грязные игры. Или забыл, как они каких-то двадцать лет назад сражались с хекматиарами и дустумами? Или… – Одним словом, полковник Дударев и генерал Кисловский крупно тогда поговорили. Потом, конечно, накатили по полстакана и хрустнули огурцами, но осадок остался. Еще какой! И что теперь делать? Да, надо позвонить, надо самому позвонить, самому поехать, позвать.
– Никита! – услышав после долгих гудков тяжелое «Да?» полковника, Илья Петрович взял с места в карьер. – Что за чертовщина? Я тебя жду к обеду. Без тебя не сажусь. А ты…
– К тебе не приеду, Илюша, – полковник говорил тихо, так, словно боялся кого-то разбудить. – Ты, Илюша, приборзел вместе с холуями. Хозяин мира! А для меня ты как был…
Слушать далее Илья Петрович не захотел, нажал кнопку отбоя, сорвал с вешалки пиджак, выходя из спальни, сильно хлопнул дверью, отправился на кухню.
Генеральский повар уже через несколько дней после приезда к генералу Кисловскому чувствовал себя лишним. Деньги Ильи Петровича, передаваемые повару еженедельно, в конвертах, не могли унять его тоски. Итальянец маялся почти по-русски. Произведения его кулинарного искусства брутально пожирались. Убивало отношение. В поваре боролись гастроном и человек, обыватель и художник. Человек нашептывал гастроному, что надо терпеть, что конверты с евро на дороге не валяются. Гастроном шипел, что не все продается, что даже хорошая цена не означает того, что его, работавшего в отмеченных звездами Мишлен ресторанах Нино Баретти, можно купить с потрохами. Когда же Илья Петрович появился на кухне, мэтр находился под влиянием гастронома и потому взглянул на генерала мрачно, исподлобья.
– Бона сера! – сказал Илья Петрович. – Что у нас на сегодня?
– Буайбес по-креольски, лосось с авокадо и утиной печенью, отбивные из страуса с креветками в чесночном соусе. – Нино отвечал по-русски, внятно, но с отчетливым акцентом. – На десерт шоколадный мусс с дикими ягодами. Напитки – граппа, кьянти, шабли.
– Во бля! – выдохнул Илья Петрович, воспринимавший слова повара как музыку сфер и не устававший ею восторгаться.
– Дженерале! – Нино чуть возвысил голос. – Если вы, как в прошлый раз, прикажете официанту поставить на стол соленые огурцы…
– Ниночка, милый ты мой! – Илья Петрович приобнял повара. – Ну надо же было мужикам водочку закусить. А хлеб я сам тогда порезал, толстые куски получились, прости, но у нас пословица есть…
Маэстро Баретти открыл было рот, чтобы дать генералу отповедь, но гастроном в его голове молчал, за дело взялся обыватель.
– Я подготовлю специальный столик для огурцов, черного хлеба и водки. – Обыватель заставлял не только идти у генерала на поводу, он заставлял терпеть и генеральские объятия.
– Спасибо, спасибо! И вот еще… Будут кое-какие… э-э-э… дамы. Они у нас, понимаешь, любят шампусик! Не брют! Ты давай сладкого и – побольше. Хорошо?
– Хорошо… – поморщился Нино.
Он хотел – в голове его слово взял художник, – сказать, что сладкое шампанское попросту вредно, что от него пучит, что дамы – и так в еде необузданные – потом, быть может в положениях пикантных, будут пукать, но художник вдруг смолк на полуслове, а обыватель никак не начинал своей партии.
– Хорошо! Я заказал на московском заводе два ящика.
– Предусмотрительный! – Генерал ослабил хватку и вгляделся в лицо повара. – И выйди ты к ним! Дамы так хотят с тобой поближе познакомиться. Прошу!
– Хорошо. – Обыватель все молчал, а художник заставил Нино снять со своего плеча генеральскую руку. – Хорошо…
Обед прошел на славу. Подполковник милиции славно похлебал буайбеса, оба гэбиста попили граппы, местная знаменитость, адвокат, человек с залысинами, узкой грудью и толстой спиной, от этого казавшийся составленным из двух разных тел, поел шоколадного мусса. Дамы запивали шампусиком страусиные отбивные, а Маша съела две порции лосося, толкнула ногой управительницу, та незаметно налила Маше еще шабли, и Маша выпила, вместо разрешенного отцом одного, целых три бокала. В голове у Маши и так уже шумело, а тут все показалось ей расплывчатым, все – милыми и добрыми.
Генерал оглядывал стол, улыбался что-то говорившему соседу слева, хмурился на слова соседа справа, но не слышал ни того, ни другого. Ему хотелось еще раз позвонить полковнику, но Илья Петрович опасался, что, если полковник вновь начнет говорить, будто бы он, генерал Кисловский, приборзел, сдержаться он не сможет, ответит-таки грубостью и о пробежавшей меж старыми друзьями черной кошке узнают все эти люди. А выйти из-за стола было неудобно: он же сам всегда говорил, что во время обеда никаких дел, что все телефоны должны молчать. Теперь, сдвигая брови налево и кривя губы направо, Илья Петрович пытался под столом набрать эсэмэску, но мешала дальнозоркость, к тому же генерал никак не мог определиться – что же должно быть в послании? Наконец Илья Петрович набрал слово «мир», поставил знак вопроса и отослал сообщение Никите Юрьевичу.
Тут его внимание привлек излишне громкий, грудной женский смех, и Илья Петрович с удивлением обнаружил, что это смеется дочь его, Маша. Девица. Илья Петрович попытался понять – что так развеселило Машу, и увидел, что хвост перед нею распушает двутельный адвокат. Брови генерала поползли вверх, но в руке завибрировала трубка телефона, и он, скосив глаза, не сразу сфокусировав взгляд на дисплее, прочел «Пошел на…!».
Илья Петрович рывком поднялся, стул его опрокинулся, все сразу замолчали, но генерал успокоил гостей движением руки, сверху – вниз, а сам выскочил из столовой, через открытые двери – на веранду, простучал по ней каблуками, словно юным лейтенантом – сапогами по плацу, выскочил в сад, на ходу набирая номер Дударева.
– Никита! – крикнул Илья Петрович в трубку, когда полковник ответил. – Ты кого посылаешь?
– Тебя, Илюха, тебя, – спокойно произнес Никита Юрьевич. – Ты распух от денег, вокруг тебя одни холуи. Но я – не холуй. И от холуев терпеть ничего не намерен. Прапора твоего я бы даже простил, но говорит он то, что ты ему позволяешь. Поэтому ты должен передо мной извиниться, Шеломова наказать как скажу, а уж я тогда подумаю – мир или нет? Понял?
Илья Петрович мало понимал, что ему говорит Никита Юрьевич. Какие такие холуи? Что значит наказать Шеломова? В чем вина прапорщика? что-то сказал, что-то такое, что не понравилось? Ну с кем не бывает! Сам полковник не ангел!
– Не понял! – ответил Илья Петрович. – А понял лишь, что ты, Никита, залез в бутылку. Не вылезешь сейчас же, пеняй на себя!
Дударев помолчал и снова послал Илью Петровича, теперь – в голос.
И тут Илья Петрович обиделся. Окончательно и бесповоротно. Настолько, что подслушавшему из-за розовых кустов Лешке стало ясно, что сейчас лучше на глаза генералу – обида у Ильи Петровича проявлялась в самых непредсказуемых буйствах – не попадаться. Лешка нашел на пристани Сашку и поведал об услышанном. Сашка, задумчиво плевавший в воду, сказал, что полковнику давно пора надавать хорошеньких. Ведь, только взглянув на его вечно всем недовольную физиономию, становится ясно, что такие вот полковники и хотели покорежить всю Сашкину жизнь, когда после одной из спецопераций в Чечне Сашку и нескольких его сослуживцев арестовали за убийство якобы безоружных, мирных жителей и Сашке светил суд присяжных, да отмазал генерал Кисловский, забрал с собой; но Лешка слышал эту историю много-много раз, его самого отмазывал Илья Петрович, Илье Петровичу отмазать нужного человека было раз плюнуть, а расстрелял ли этот человек каких-то там «чехов» или трахнул не ту «телку» – без разницы; но Лешка Сашку не перебил, выслушал до конца, а когда Сашка замолчал, Лешка, оглядывая водную гладь,
