Так нам тогда казалось.
Понимаете, после всех этих вампирских картин мы поняли, что вампиры не представляют особой угрозы. Давайте посмотрим правде в глаза – какое-то время вампиры на экране выглядели опасными, но уже в третьем акте все, что они делали – это летали в своих плащах и падали грудью на неудобные куски заточенного дерева. Или поджаривались на солнце, не сумев должным образом защитить от него свои замки. Оборотни находились в плохом настроении всего три дня в месяц – а у меня было четыре сестры, поэтому я чувствовал себя достаточно подготовленным для встречи с ними. То же самое можно было сказать и о мумиях, тех самых, что имели привычку слоняться в легко воспламеняющихся повязках, а мы, черт возьми, очень любили играть со спичками!
В общем, мы с Джимом решили, что можем справиться со всем, что встанет у нас на пути, и пробрались внутрь, прихватив с собой бутылки шипучки «Хайр» и бумажные пакеты с лакричными конфетами «День-Ночь». Когда-то «Мидвэй» был водевильным театром, но в те дни большая его часть была заброшена. Балкон признали негодным к использованию и закрыли еще десять лет назад. Это дало нам моральное обоснование, чтобы забираться туда и смотреть с него фильмы.
И вот мы снова туда залезли – два закаленных подростка, которых ничем нельзя удивить. Мы были готовы к встрече со всем, что могло ползать, хлопать, летать, скользить или ковылять по серебристому экрану.
За исключением того, к чему, как выяснилось, мы готовы не были.
Никто из тех, кто видел «Ночь живых мертвецов», не будучи заранее предупрежден, не был к этому готов. Только не в 1968 году, нет, сэр. Возможно, те, кто смотрел зомби-фильмы позднее, или пришел в жанр через комиксы или телешоу, ценят и даже любят это кино, но если они не смотрели этот фильм во время оригинального релиза, то просто не понимают, КАКОЕ он тогда произвел впечатление.
Ни вампиров. Ни оборотней. Никаких мумий и прочих существ: демонов, радиоактивных ящериц, гигантских муравьев или ужасных солнечных дьяволов.
Большую часть фильма мы не могли понять, что это за создания. То, что они были ожившими мертвецами – это было ясно. То, что они ели людей, тоже было очевидно. Но вот почему они это делали, было совершенно не понятно. Фильмы про вампиров и оборотней имели под собой мощную мифологию. Мумии были подняты из мертвых чарами и питались листьями таны. Кинг-Конг жил на затерявшемся во времени острове. Призраки были мертвыми людьми, которым угрожала опасность быть призванными, чтобы слоняться потом вокруг без дела.
Но у живых мертвецов не было предыстории, и никто в фильме не предложил точного объяснения. Ученые с военными рассуждали об этом – и противоречили друг-другу. Не было Джина Барри[9] или Эдмунда Гвенна[10], чтобы выдать удобоваримую теорию. И не нашлось кого-то вроде Кеннета Тоби[11] или Питера Кушинга[12], чтобы героически прийти на помощь.
Эти монстры были таинственны. Они были «загадочны» (я тогда еще не знал этого слова). И это, в том числе, делало их такими чертовски страшными. Никто в фильме не понимал, что происходит – и никто этого так и не узнал. Я не мог припомнить другого фильма, где все персонажи были бы настолько неосведомленными и, в итоге, беспомощными, поскольку у них не было информации, которая позволила бы придумать план спасения.
Конечно, некие правила все-таки имелись, и я даже привставал со своего сиденья, наблюдая за тем, как герои выясняли способы убийства живых мертвецов. Однако они не имели представления о способах распространения этой напасти, и меня начал чертовски нервировать укушенный парень в подвале. Это точно не могло привести ни к чему хорошему. Правильно?
Правильно.
Так, как же этот фильм повлиял на двух закаленных уличных ребятишек?
Он чертовски напугал нас обоих, и «чертовски» – это еще мягко сказано. Джим перетрусил и убежал прямо на том месте, когда молодая парочка поджарилась на бензоколонке, превратившись в горячую закуску для мертвецов. Долгие годы после этого он мучился по ночам кошмарами и недержанием. Я не шучу.
Ну, а что же я?
Я остался посмотреть фильм еще раз.
А на следующий день пробрался в кинотеатр еще раз. И еще через день. Джим подумал, что я тронулся. Что у меня проблемы с башкой. Может, так оно и было. Или есть. Как говорится: «На одной планете, да в разных мирах».
Мне понравился этот фильм. И до сих пор нравится.
Это кино стало первым «полуночным» фильмом в Филадельфии. Когда мне исполнилось пятнадцать, этот фильм показывали на Хэллоуин. Вы могли взять с собой в кино девушку, она бы кричала от страха, а вы бы ее утешили… ну, а потом все эти птички с пчелами на природе. По крайней мере, так было в конце шестидесятых – начале семидесятых.
«Ночь живых мертвецов» стала легендой. Чтобы считаться крутым, ты должен был посмотреть это кино, в идеале – ночью. Еще лучше – в «драйв-ин»[13] или в одном из старых кинотеатров. «Мидвэй» продолжал показывать его каждый октябрь. Затем эту традицию подхватили некоторые из кинотеатров в центре Филадельфии. Затем – «драйв-ины».
Но никто из нас действительно не знал, кем были эти монстры. Слово «зомби» в этом фильме ни разу не произнесли, и Джордж Ромеро был удивлен и раздражен одновременно, когда оно прилипло к его фильмам, а затем стало названием для целого жанра. Он не снимал «зомби-фильм». Он снял «гуль-фильм». Он снял картину о мертвецах, пожирающих плоть. Зомби же, для него и для большинства из нас, были воскрешенными при помощи магии рабами из старых фильмов тридцатых-сороковых годов, действие которых происходило на Гаити. «Я гуляла с зомби», «Белый зомби» и прочие подобные фильмы не имели отношения к тому жанру, в котором была снята «Ночь живых мертвецов». Ни тогда, ни сейчас. Уверен, что некоторые писатели, историки и критики могут провести взаимосвязь между Ромеро, пост-ромеровскими живыми мертвецами и зомби из традиции вуду/водун, но это будет откровенно притянуто за уши. Даже у «Мумии» больше общего с гаитянскими зомби, чем у ромеровских гулей, но в
