Мои щеки зарделись, я опустил глаза, не в состоянии глядеть на него, обуреваемый мыслями о наших переплетенных телах.
– Я пойду поговорю с ней.
Если я в чем-то и уверен, так это в том, что выжить мы сможем только вместе. Вот почему я был единственным, кто попытался утешить Лэйни и Роберта после того, как они вчера с треском разругались. Она всхлипывала на моем плече в гостиной, жалуясь на то, какой же Роберт мудак, что расстался с ней, учитывая все происходящее.
Когда я нашел ее наверху, Лэйни была скорее разозленной, чем расстроенной. Она меряла комнату шагами взад и вперед, сжав руки в кулаки. Как только она меня увидела, то сразу заговорила.
– Я не могу поверить, что позволила ему уговорить меня остаться, – пожаловалась она. – Я уже почти решилась пойти с Рут. Она умоляла меня об этом, но я отказалась из-за Роберта.
Формально сейчас была моя очередь спать, а ее стоять в дозоре, но казалось, что эти детали ее мало волнуют. Поэтому, пока она продолжала изливать мне душу, я не выпускал из вида окно, и начал мысленно прикидывать. Большую часть вчерашнего дня количество мертвецов, толкущихся в лесах вокруг, было неизменным. Однако сейчас, кажется, их стало больше. Я понятия не имел, откуда они приходят и что это означает, но один их вид заставлял мою грудь сжиматься, и приходилось концентрироваться, чтобы не дышать слишком учащенно.
Тут я понял, что Лэйни молчит и смотрит на меня, как будто видит впервые. Будто ждала чего-то, и я понял, что она только что задала мне вопрос.
– Почему ты не пошел с Рут и Энди? – повторила она.
Я неловко переступил с ноги на ногу. В нашей группе я был словно пятое колесо – меня и взяли-то в путешествие в самый последний момент, когда младший брат Генри передумал. Когда я ответил недостаточно быстро, глаза Лэйни сузились, она впилась в меня взглядом. Я сглотнул, гадая, не сложила ли она вместе кусочки головоломки.
Видимо, сложила, поскольку улыбнулась мне совсем недружелюбно.
– Ты тоже остался из-за Роберта.
Мои глаза расширились, а сердце птицей забилось в грудной клетке. Все мое внимание было приковано к ней. Она засмеялась.
– Я бы пообещала тебе, что никому не раскрою твоего секрета, но это вовсе не секрет.
Я вздрогнул, а она пренебрежительно махнула рукой.
– Если бы я получала по доллару за каждого первокурсника, влюбившегося в моего парня, то мы бы снимали хижину поприятнее этой.
– Ты имеешь в виду, твоего бывшего парня, – поправил я ее, ненавидя себя за свой надтреснутый голос.
Она и бровью не повела.
– Эта размолвка такая же временная, как и все остальные, – и снисходительно добавила: – Это ведь конец света. Никто не хочет умирать в одиночестве. И Роберт тоже.
Я почувствовал себя так, словно меня ударили, хотя она ко мне даже не прикоснулась. Ее переполняла спокойная уверенность, что Роберт всегда будет с ней, а я умру один-одинешенек.
И тогда я забыл, что самое главное для нас – это быть вместе. Я просто захотел сделать ей так же больно. Еще не вполне понимая, что делаю, я выпалил:
– Рут не смогла прорваться наружу!
Ее глаза расширились, и какое-то мгновение было видно, что она не понимает, о чем речь.
Слишком поздно отступать, поэтому я продолжаю, пытаясь убедить себя, что я делаю правильно, рассказывая ей правду.
– Я видел ее этим утром, – я указал на окно. – По ту сторону огня вместе с остальными. – И затем, все еще не будучи уверен, что она понимает, добавил: – Рут мертва.
Лэйни открыла рот, но единственное, что она смогла произнести, было сдавленное:
– Что?
Она смотрела на меня, ожидая, что я возьму свои слова обратно или признаюсь, что пошутил, но я этого не сделал. Тогда она свернулась калачиком, как будто ее медленно разрывало на части.
Я возненавидел себя за это. Но прежде, чем я успел извиниться или утешить ее, снаружи раздался крик. На мгновение мои глаза встретились со взглядом Лэйни. На долю секунды она позволила страху прорваться наружу, и все размолвки между нами унесло прочь. Я знал, что за ужас жжет ее сердце, поскольку меня самого охватил такой же. Мы оба отчаянно пытались понять, кто это кричит – Роберт или Генри, и что это значит.
Я бросился к двери, но поскольку девушка была ближе, то опередила меня. С грохотом мы скатились по лестнице и выбежали на крыльцо. Крики доносились из-за угла, и я перепрыгнул через перила, не обращая внимания на взорвавшуюся в лодыжке боль после приземления. Забежав за угол, я тут же остановился, по моему телу пошли ледяные мурашки.
Вместо огня там был лишь дым. Огромные черные облака вздымающегося дыма. Он разносился в воздухе, делая его густым и непроницаемым. Посреди него кружились в танце завихрения, складываясь в узоры, которые могли бы быть гипнотически красивыми, если бы не дрожь от понимания того, чем они вызваны – мертвые прорвались внутрь периметра.
Стена огня рухнула.
Мои мозги заклинило от нахлынувшего потока соперничающих между собой мыслей. Надо подкинуть больше топлива в пламя, чтобы устранить брешь в нашем периметре. Но у нас почти ничего не осталось, уж точно недостаточно, чтобы поддерживать сильное пламя. Наверное, стоит взять факел и прогнать мертвых назад, но какая в этом польза, если больше нет огненной стены, сдерживающей их натиск?
Может, отступить в хижину и забаррикадироваться изнутри – но на первом этаже не осталось никаких стен. Негде было строить баррикады.
Вот оно, понял я. Песенка спета.
Но я не готов.
В отчаянии я кинулся искать Роберта, но никак не мог его разыскать. Дым был слишком густой, он превращал ковыляющие тени в смутные очертания, одинокие вертикальные линии посреди клубящейся тьмы. Невозможно было отличить живых от мертвых.
Только если они не кричат. Потому что, единственный звук, который могут издавать мертвые, – это невыносимый, безутешный стон.
– Роберт! – закричал я. – Генри!
Я услышал стон, влажный, болезненно-глухой звук, завершившийся хрустом, словно сломалась кость. К моим ногам упало тело, вывалившись прямиком из смога, и я в ступоре на него уставился. Голова у него была разбита, смята, словно спущенный мяч. Затем я узнал свою куртку и понял, что это тело Рут. Пригнувшись, позади нее стоял Роберт с куском доски, сжимая его в руках словно дубину, конец ее был в пятнах крови. Он посмотрел на меня невидящим взором. Во всем его виде было что-то дикое – то, как он скалил зубы, и как напряженно смотрел. Переступив через тело Рут, он встал прямо над ней и замахнулся доской – его мускулы напряглись, когда он опустил ее на голову Рут со всей силой, на которую
