Но главный вопрос, по-прежнему остававшийся для меня не решенным, был в том, насколько точно я могу ручаться за подлинное знание фактов собственного прошлого и не было ли в этом знании попытки художественно приукрасить факты, иными словами, не было ли искусной фальсификации? На мою память нельзя было полагаться по двум причинам: я был стариком и я был писателем. Писателям свойственно с годами переносить способность к вымыслам из профессиональной деятельности на другие стороны жизни. Куда проще, куда приятнее составлять биографию из анекдотических сплетен и болтовни за стойкой бара, перемешать события во времени, присочинить кульминацию и развязку, тут прибавить, там убавить, подыграть вкусу читателя, чем просто перечислять реальные факты. Эрнест Хемингуэй, я хорошо это помнил (хотя что значит — хорошо?), докатился до того, что, даже когда уже совсем перестал писать, оставался в плену собственных выдумок. Он мне рассказывал, что спал с красавицей-шпионкой Матой Хари и что она была в постели хороша, правда, бедра у нее были несколько тяжелые: ему тогда ведь было чуть за пятьдесят, всего на несколько лет моложе меня. Я знал, да и любые документы это подтвердят, что в то время, когда Мату Хари казнили, Хемингуэя еще не было в Европе.
Упоминание Хемингуэя весьма характерно для Туми, поскольку весь мир раскрыт перед ним, и с юности он мог общаться с разными знаменитостями. Доступ к ним давало его англо-французское происхождение, а также то, что за свою долгую жизнь он всегда оказывался в нужном месте: в Лондоне он обсуждает гомосексуальность с Хэвлоком Эллисом, в Париже обедает с Гарри и Каресс Кросби. Он немного высокомерен по отношению к Джойсу (у того «нескончаемый поток слов»), но, тем не менее, помогает ему создать лексическое подобие игры в веревочку:
— Как у вас там в ваших краях называется наушник? — спросил он меня.
— Уховертка, — ответил я.
— Уха вертка, — произнес Джойс, вслепую наслаждаясь сигаретой. — Запишите мне это на пачке сигарет. Сначала, значит, ешь уху, а потом становится вертко…
В Италии, окруженный новой родней (у итальянцев крепкие семейные связи), он наблюдает, как к власти приходят чернорубашечники, и вскоре вновь отправляется странствовать. Его первая остановка — Малайя. Бёрджесс уже описывал ее в «Малайской трилогии», но здесь он не повторяется. Более того, малайские эпизоды относятся к числу лучших мест книги. Туми пишет рассказы и биографию Стэмфорда Раффлза, затем возобновляет путешествие и отправляется в Австралию, на Гавайи, в Сан-Франциско и Нью-Йорк, затем прибывает в Лондон, где присутствует на суде над романом «Колодец одиночества» («это не очень хорошая книга»). В сильном раздражении он возвращается в Италию как раз в то время, когда Муссолини подписывает Латеранские соглашения. Он видит, что церковные споры приобретают угрожающий масштаб и отправляется в Голливуд, где между писанием сценариев и вечеринками обдумывает учение Пелагия. Голливуд, весьма правдиво изображенный Туми, ужасен, однако там он столь же успешен в качестве сценариста, как прежде — драматурга.
Несколько лет спустя он оказывается в Берлине — общается с рейхминистром Геббельсом. В Берлине ощутимы зловещие симптомы — приметы антисемитизма, — и Туми, всегда угадывающий желания публики, пишет книгу о грядущей катастрофе.
Тем временем Дон Карло Кампанати из простого священника становится монсеньором, а затем кардиналом. Туми присутствует при совершении несколько сомнительных чудес и позже, когда обсуждает расовые проблемы с новым любовником, чернокожим американцем, узнает об интригах кардинала Кампанати в Ватикане. Именно Кампанати способствовал подписанию Латеранских соглашений и вскоре — после ряда событий, слишком запутанных, чтобы их здесь пересказывать, — становится папой Григорием XVII.
В романе представлено очень многое: вырождающаяся современность, казуистические словопрения, запутанная логика, тирания туманных идей и бесплодной учености. Все это смешно, но еще и страшно. Очередная поездка по Америке окончательно убеждает Туми, что конец близок. На этой ноте и завершаются его воспоминания. Туми пытается уснуть во время ливня с грозой: «Я надеялся, что сновидений не будет».
«Силы земные» — слишком большой и хорошо скомпонованный роман, чтобы не быть тщательно продуманным. Изображая наиболее драматичным способом жизнь двух человек, твердо решивших добиться своего, он ставит перед нами сложные вопросы. Можно сказать, что Туми делает искусство религией, а Кампанати религию — искусством: политизированным в широком смысле этого слова, бездуховным и стерильным. Мне нравятся эти двое честолюбцев. Они добиваются земной славы, но, всякий раз достигая успеха в своем деле, каждый терпит поражение как человек. Впрочем, роман рассказывает не только о них, но и о литературных течениях, религии, политике и популярной культуре. В нем много увлекательных рассуждений о языке и кулинарии (герои много едят и разговаривают). Это во всех отношениях замечательная книга.
Saturday Review, 1980, Vol. 7, № 15 (November), p. 50–51
Анатоль Бруайар[251]
Троекратный конец невинности (Anthony Burgess The End of the World News. — N. Y, McGraw-Hill, 1983)
© Перевод Николай Мельников
Без сомнения, Энтони Бёрджесс — талантливый писатель, однако, когда я читаю его, меня часто не оставляет мысль, что он не слишком утруждает себя и не относится серьезно ни к собственному дару, ни к литературе. Похоже, что лишь ничтожная часть из двадцати шести написанных им романов увлекла его по-настоящему: только прочитав два его романа о злополучном поэте Эндерби, я осознал, каким замечательным автором может быть Бёрджесс. «Книга для легкого чтения» — вот как он определяет свой последний роман «Конец последних известий». Согласно Грэму Грину, у которого Бёрджесс заимствовал определение, «книга для легкого чтения» представляет собой добротный роман на несерьезную тему, иными словами, тщательно выписанный детектив или триллер. В случае Бёрджесса это определение означает, что он увлекся идеей написать роман, но или не смог, или не захотел осуществить ее.
На самом деле «Конец последних известий» — это три романа или, точнее, повести, которые объединены самим фактом включения в один том. Бёрджесс настаивает на том, что все они о конце света, поскольку в них изображены Фрейд, Троцкий и уничтожение Земли упавшей на нее планетой под названием Линкс.
Бёрджесс подразумевает, что Фрейд покончил с нашей невинностью в области психологии, Троцкий представлял движение, которое, по-видимому, уничтожило
