— Восемь, Клаттербак-авеню. Восемь, — рыдала она. — Там, где горит свет. А все остальные смотрят телек. А он наш телек прода-а-ал, — выла она.
— Полиция? — сказал я. — Я хочу сообщить об убийстве. Восемь. Клаттербак-авеню. Срочно, — поторопил я зачем-то. — Жена, то есть вдова жертвы говорит, что убийца все еще там. Он вооружен и не в себе. Пожалуйста, быстрее.
— Вы, мистер, врите, врите, — сказал полицейский голос, — да не завирайтесь.
— Чертов дурак! — сказал я, моментально отождествив полицейского и убийцу. — В номере восемь по Клаттербак-авеню мертвец!
— Ага, а у нас в отхожем месте туалетная бумага. Надо поменьше телек смотреть.
— Ради бога, — взмолился я, — дайте мне поговорить с дежурным сержантом.
— Он тут отошел неподалеку, — ответил голос, — я ему скажу, когда он вернется, но смотрите, мистер, несдобровать вам, если вы нам баки забиваете.
— Ради бога! — повторил я. — Дом номер восемь по Клаттер…
— Я это уже понял, — перебил меня беззастенчиво рассупоненный, прихлебывающий чаек голос. — Я передам ему.
Я положил трубку и сказал Элис:
— Вам лучше пойти со мной, набросьте вот пальто моего отца.
— Нет-нет, — вся съежилась она, — он и меня убьет.
— Или меня, — сказал я. — Хорошо, оставайтесь. Не ходите в ту комнату, там гроб стоит. Хватит с вас страхов на сегодня.
Она принялась колотить костяшками в кухонную дверь, причитая:
— Ох, Билли, Билли!
— Ладно, — сказал я, — постарайтесь быть благоразумной. Я ненадолго.
И я вышел — с непокрытой головой и без пальто вышел в зябкую весеннюю ночь, где магометанский полумесяц и звезды сверкали как будто нарочно для стихотворения Эверетта, и свернул на Клаттербак-авеню. А ведь бедняжка Элис сказала правду: окна всех передних мерцали безжизненным голубым сиянием, вокруг которого сгрудились тени. А если в передней кромешный мрак, можно было заключить, что телевизор стоит в гостиной-столовой. Похоже, никому не было дела до реальной жизни, которая в данное мгновение была реальной смертью. Сердце у меня учащенно заколотилось, когда я приблизился к номеру восьмому, легко узнаваемому по яркому свету — свету во всех окнах. Мне ничуть не улыбалось идти туда в одиночку, но был час-пик телевизоросмотрения, когда никого нельзя беспокоить. «Черный лебедь»? Тед? Но он и так сделал и делает достаточно. Потом мне пришло в голову, что, возможно, появление незнакомцев еще больше выведет из себя мистера Раджа. Он скажет: «Вот так предать меня в чужие руки, Денхэм, — это очень недобрый поступок», — и застрелит меня первым. И я паду смертью храбрых, и никто об этом не узнает официально — мое имя нельзя раскрывать прессе, поскольку официально я нахожусь в Токио. Входная дверь была заперта, и я сделал единственное, что мне оставалось, — постучался. Я увидел сквозь рифленое стекло облаченную в плащ тень, приближающуюся спокойным шагом. Мистер Радж отверз расщелину толщиной в три пальца. Он несколько подозрительно заглянул в эту расщелину, а потом весело сказал:
— А, мистер Денхэм, выходит не судьба нам скоро распрощаться, в конце концов. Входите, сэр, входите, рад вас видеть.
«Слава Богу, — подумал я. — На самом деле никто никого не убивал. Может же человек просто умереть? Элис — истеричка, дура, наверное, Билли просто схлопотал в челюсть и упал, а мистер Радж на самом деле не имел никаких дурных намерений». Но мистер Радж сказал:
— Ступайте наверх, мистер Денхэм и взгляните на corpus delicti[87].
Казалось, он очень доволен этим научным термином, как будто стоило совершить преступление только ради того, чтобы его употребить. Он не закрыл дверь.
— После вас, — сказал я, но мистер Радж возразил:
— О нет, вы первый, мистер Денхэм. Прошу вас. Вы всегда первый. Белый человек во главе всего мира.
И мистер Радж гостеприимно повел грациозным пистолетом, с поклоном пропуская меня вперед к лестнице. Я начал восхождение на свинцовых ногах. Потом, дабы показать, что я не трус, бодро затрусил наверх — так здоровый человек спешит в туалет после плотного завтрака.
— Он в спальне, мистер Денхэм, или мне лучше назвать ее усыпальницей. Усыпальница, гробница, темница — все-таки замечательный у вас язык.
На двуспальной кровати, измятой, как я предположил, во время любовных утех, лежал ничком голый Уинтерботтом, раздевшийся, очевидно, для совершения примирительного акта. «Голый, — подумал я. — Весьма удобно для всех».
— Вот, — с гордостью указал мистер Радж, — прямо за ухом. Не так уж много крови, как видите. Я полагаю, что в жестоком мире профессиональных убийц это называется «чистая работа».
— Зачем вы это сделали?
— О, — сказал мистер Радж, — я пришел, чтобы получить причитающееся мне. Да, я заслужил это после столь длительных попыток ухаживать и обхаживать, кажется, я правильно употребил все эти термины, мистер Денхэм. Входная дверь была закрыта, зато черный ход — свободен. Черный ход почти всегда открыт, мистер Денхэм, не знаю почему, но я обратил на это внимание. Наверное, белые английские грабители предпочитают парадный вход, ибо вламываться сзади им облом, так что черный ход — для черных, — по-мальчишески засмеялся мистер Радж, раскачиваясь. — А потом я осторожно пошел наверх. Все лампы в доме горели. Видимо, этот человек гнался за ней по комнатам. Но из этой комнаты, тоже ярко освещенной, я услышал звуки, которые можно было бы обозначить термином «наслаждение». Я увидел чужака, овладевающего ею на постели, мистер Денхэм, — мистер Радж снова увидел эту сцену, как наяву, отраженную в зеркале на туалетном столике. Глаза у него расширились до предела. — И тогда, мистер Денхэм, я застрелил соблазнителя-чужака. В конце концов, я человек, обуянный страстью.
— Вы хоть понимаете, что это ее муж? — спросил я.
У бедняги Уинтерботтома на шее созрел фурункул, и еще я заметил родинку на левой лопатке.
— Для меня он чужак, — сказал мистер Радж, — совершеннейший чужак, мистер Денхэм.
— И что вы теперь собираетесь делать? — спросил я. — Скоро прибудет полиция, как мне представляется, — мне пришлось напрячься, чтобы на самом деле представить спешащий на всех парах да еще под вой сирены, отряд полицейских из нашего захолустья, где все убийства происходят только по телевизору.
— Меня повесят, как вы думаете, мистер Денхэм? Ведь на самом деле, конечно же, мои намерения не были убийственными. Я пытался таким образом встать на защиту. И я не знал этого мужчину. Я действительно его не знал. Этого мужчину, — прибавил он с горделивой нежностью, чуть
