Алкогольные мартирологи нового времени бесконечны. Несколько раз тяжко запивал Александр Блок. Непросыхавший Сергей Есенин окончил свои дни в ленинградской гостинице «Англетер». Микола Бажан рассказывал мне, как они выпивали в Харькове с Хвыльовым и другими ведущими писателями двадцатых — тридцатых годов, как в Киев приезжал Маяковский и сколь усердно поили его в ресторане гостиницы «Театральная», той самой, что бесконечно отстраивается сегодня рядом с Оперой в Киеве.
Одессит Юрий Олеша прославился, когда, пьяный в стельку, он принял адмирала в униформе за ресторанного швейцара и потребовал, чтобы тот вызвал ему такси. Когда возмущенный адмирал представился, Олеша сменил заказ и, поскольку шел дождь, потребовал вызвать катер. Бывший граф Алексей Толстой запомнился не только описаниями петровских пиров в своем историческом романе, но и своими путешествиями между Москвой и Ленинградом в отдельном купе, где он расставлял на столе водочные стаканчики разной емкости и выпивал их в зависимости от своего отношения к станции или полустанку, где притормаживал поезд. По прибытии графа выгружали на перрон при помощи трех носильщиков; угрызения совести советского Толстого не мучили. Зато они терзали руководителя Союза писателей Александра Фадеева; который однажды хорошенько выпил и застрелился… Редактор «Нового мира», считавшегося идейным противовесом партийной фадеевской словесности, Александр Твардовский тоже страдал задумчивыми запоями, утоляя жажду на даче водкой из зеленого чайника. Нобелевский лауреат Михаил Шолохов пил везде и всегда, особенно после написания «Тихого Дона» — может быть, поэтому ни разу больше и не взмыл до «тиходонского» уровня…
Покойный Юрий Нагибин, которого я хорошо знал и уважал, очень приличный прозаик, хоть и не уровня классиков, жил на писательской даче в Переделкине, где всегда было вдоволь собеседников и собутыльников. Он любил выпить, но его образ жизни и водочные дозировки не считались чем-то особенным, так — в порядке вещей. В «Дневнике» Нагибин меланхолически излагает свою жизнь в условиях дождливой погоды, случившейся однажды в конце октября. «Началось все с охоты… На утреннюю зорьку я не пошел, не мог очухаться, да и холодина собачий. Днем пил, а на вечерку потащился. И надо же — единственный из всех сшиб селезня в своем пере… Потом мы пили, не останавливаясь, три дня». Очень похожие воспоминания об охоте переполняют воспоминания о таких титанах украинской культуры, как поэт Максим Рыльский и актер Юрий Шумский, а великий юморист Остап Вишня не раз похохатывал над друзьями, забывавшими дома ружья, но обязательно бравшими на охоту звенящие бутылками рюкзаки…
Разноязыкая советская литература была проспиртована насквозь. Не хочу перемывать косточки уважаемым людям, но не только я один помню пьяных классиков украинской поэзии Сосюру и Воронька или то, как ползал по тротуару киевский поэт, всяческий лауреат Микола Нагнибида, которого в быту называли «Нагни бидон», а выпивох помельче и вспоминать не хочется. Максим Горький, которому как-то пожаловались на массовое пьянство мастеров слова, пробасил в ответ одну из своих знаменитых формул: «Пьяниц не люблю, непьющим — не доверяю». Ресторан Дома литераторов давно стал одним из самых престижных мест для выпивки в Москве; всегда пьяненького поэта Михаила Светлова показывали там, как местную достопримечательность, а он провозглашал, подняв стакан с коктейлем: «Утопающий хватается за соломинку!» Кафе «Эней» в украинском Союзе писателей молодо, но и оно помнит заплетающиеся голоса самых знаменитых киевских поэтов. На заре своей литературной карьеры я много работал и поэтому выпивал нечасто, что сразу же вызывало подозрения и в моем национальном происхождении, и в поэтическом будущем. Максим Рыльский, автор первой доброй, благословляющей статьи обо мне, однажды грустно заметил: «Що ж воно напише, як воно ж нічого не п’є?!», а Андрий Малышко, которого я в 60-х годах прошлого века, уже заканчивая медицинскую практику, дважды лечил от инфарктов, возникавших после его запоев, в перерывах между капельницами поучающе рассказывал мне о вдохновительной роли выпивки в родимой литературе. И вправду, пьянство не принадлежало к числу самых наказуемых советских грехов; каждый из нас может вспомнить случаи, когда ему приходилось пить немыслимые жидкости в неимоверных условиях, не жалея о результате. Со временем научился выпивать и я — как же иначе?
Лет тридцать назад мы с замечательным кавказцем, поэтом Кайсыном Кулиевым, были приглашены на поэтический фестиваль в македонский город Струга. Съехалось много народа со всего света, и очереди на выступление надо было ожидать часами. Мы с Кайсыном заскучали и зашли в соседствующее с театром кафе, где заказали кувшин вина. Минут через пять кто-то громко объявил, что в кафе выпивают «русские», хоть Кулиев балкарец, а я украинец. Тут же появились бутылки с местной виноградной водкой и новые собеседники. Почти не понимая друг друга, мы долго и горячо спорили, что-то уточняли и доказывали. За полночь выяснилось, что поэтический фестиваль закрылся, нас с Кайсыном вызывали на сцену несколько раз, но не нашли. «Славянская пьяная беседа! — возгласили наши македонские знакомцы, разводя руками. — Ни о чем, но шумно и долго…»
Остряки, исказив марксистскую формулу, говорят, что «питие определяет сознание». Я никогда не воспринимал эти слова всерьез, пока, поездив и поглядев, не стал запоминать, как японцы задумчиво — каждый сам с собой — потягивают из керамических чашечек свою теплую, солоноватую рисовую водку-саке. Немцы собираются в гигантских пивных, похожих на дворцы спорта, усаживаются за огромные столы, чтобы стучать кружками, общаться, объединяться. Американцы понастроили баров с длинными стойками, где каждый одиноко сидит лицом к единственному собеседнику
