Правила хорошего тона были в обществе чем-то вроде правил дорожного движения на современных шоссе. Их, конечно, можно было не соблюдать, но это себе дороже. Из любопытства я взял с полки книгу об этикете, изданную в Санкт-Петербурге в 1889 году. Она определено могла попасть на глаза будущему супругу Надежды Крупской, который в это время только еще готовился заварить несъедобную кашу и как раз обучался в университете. Поесть Ильич любил и старался ни в чем себе не отказывать, благо была такая возможность — родители помогали. Согласно воспоминаниям современников, за столом будущий главный революционер обходился без крайностей и следовал этикету, потому что в противном случае могли выставить вон. Нож держал в правой руке, а вилку в левой, причем располагал их почти параллельно тарелке. Никогда не упирался локтями в стол, работая ложкой. Суп ел без шума, из ложки отхлебывал сбоку, а держал ложку большим и указательным пальцами. Хлеб ломал кусочками над своей тарелкой, а не кусал от ломтя и не сорил крошками. Рыбу ел вилкой, никогда не подносил нож ко рту. Даже странно, что он так легко, без усилий, пользовался столовыми приборами, а в дальнейшем все-таки опроверг старинную аксиому: «Люди живут так, как они едят». Но не бывает правил без исключений…
Когда я читаю не Гавриила Державина с описаниями роскошеств царского стола два с лишним века тому назад и не Сергея Аксакова или Льва Толстого с их пересказами помещичьих трапез в XIX столетии, а беру в руки Владимира Набокова, живописующего быт не самой богатой российской семьи начала XX века («Отец заказывал завтраки и обеды. Этот ритуал совершался за столом, после сладкого. Буфетчик приносил черный альбомчик. С легким вздохом отец раскрывал его и, поразмысливши, своим изящным, плавным почерком вписывал меню на завтра» или «Добрый Василий Мартынович пригласил нас «закусить»; закуска оказалась настоящим пиршеством, им самим приготовленным, вплоть до великолепного желтоватого сливочного мороженого, для производства которого у него был особый снаряд. Ярко возникают у меня в памяти лепные морщины его раскрасневшегося лба и прекрасно подделанное выражение удовольствия на лице у моего отца при появлении мясного блюда — жаренного в сметане зайца — которого он не терпел»), то понимаю, какую именно жизнь растерзали на революционных штыках последователи казанско-питерского студента Ульянова. Жизнь эта никогда не вернется, но все равно интересна. Во всяком случае, интереснее для меня, чем вычитанное описание любовной трапезы в одном из только что изданных российских романов. Герой романа, обольщающий свою пассию по имени Светлана, «вынул из кейса коньяк и сельдь исландскую в винном соусе, начал говорить комплименты…». Могу повторить: «Люди живут так, как они едят», в том числе те из них, кто прихлебывает коньячок под селедочку. Кстати, о прихлебывании: я прочел в одном нашем издании, посвященном этикету, что надо стараться, коль пьют из горлышка, не пить из одного сосуда сразу со многими незнакомцами. Никто уже не ставит под сомнение само публичное питье из горла — привыкли. Уставы такой жизни, к сожалению, передаются по наследству. На вечере в московском Доме литераторов я позволил себе нечто ироническое по поводу дирижерских упражнений бывшего российского президента в Берлине. Ах, как налетела на меня критикесса, сочинявшая в миру книги о Михаиле Булгакове, но в политике отстаивавшая право пролетарских президентов вести себя так, как те привыкли. «Ну и пусть повеселится по-нашему! — восклицала она. — Умом Россию не понять, и не надо наших людей подгонять под общую мерку!» Получилось, как в гоголевской пьесе, где сваха хвалит своего клиента: «Что ж такого, что иной раз выпьет лишнее? Ведь не всю неделю бывает пьян; иной день выберется и трезвый».
Похожие объяснения, наверное, были даны американцам в 1964 году, когда на приеме у тогдашнего их президента Линдона Джонсона советский глава государства Никита Хрущев выловил в хрустальной вазе с подкисленной водой, которую ему подали для омовения жирных рук, кусочек лимона и принялся его жевать. Конечно же, кое-чего в застольном этикете проспиртованным умом не понять; но — был бы ум… Впрочем, казусы с «большими вождями» случались в разные времена.
Подробности ушедших обычаев и минувших эпох бывают связаны с едой самым забавным образом. Петр I, введший бритье в собственную привычку и заодно приказавший подданным сбрить бороды, неожиданно этим осложнил этикет. Раньше бороды, как сейчас салфетки, служили императорским подданным также для вытирания ртов (причем от бани до бани бород никто не мыл). Когда же бороды сбрили, возродился старый обычай класть на стол капустные листы для вытирания рук и лица. В домах побогаче постепенно приучились к полотенцам или специальным вышитым платам, подаваемым для гигиенических целей. Кстати, и в Европе салфетки намного младше ложек с ножами, их внедрили с середины XV столетия. До этого пользовались широкой скатертью, которая закрывала колени гостям и заодно служила им для вытирания рук и ртов (по этой причине скатерть на торжественных трапезах часто сменяли). Переклички времен бывают странны: в середине века XX подобным же образом скатерть использовалась на обедах у Иосифа Сталина. Несколько участников сталинских застолий независимо друг от друга вспоминают, что гости вождя скатертей за обедом не берегли, а при перемене блюд обслуга просто брала скатерть за углы и уносила ее вместе со столовыми приборами и блюдами с недоеденной пищей, остававшимися на столе. Тут же стелили новую скатерть, и все дела…
Ах, эта гигиена, ах, этот этикет! Чем выше ранг законодателя жизненных стилей, тем неожиданнее бывают подробности. Императрица Екатерина II, к примеру, принимала первых визитеров еще до завтрака, восседая на ночной вазе. Это считалось вполне приличным, благо императрица по грудь была закрыта специальной ширмой, а посетителям сервировали чай. В екатерининские времена у дам из высшей знати стало вообще модным принимать визитеров во время одевания. Обычай держался еще в XIX столетии; не только в столице, но и в губернских городах с начала позапрошлого века распространялись подобные моды, которые уже звались «французскими». М. Бутурлин вспоминает:
