Сфотографировать Иосифа Кобзона в застолье с рюмкой в руке невозможно, потому что он давно уже бросил пить. Он человек великого таланта и немыслимой силы воли. Его искренне уважают и любят миллионы людей, но ему и завидуют, его ненавидят, а Кобзон преодолевает все. Репертуар его необъятен — однажды я слушал, как он замечательно спел целое отделение оперной классики…
Болеет он тяжко, лечится мужественно. Когда я начинаю с докторами капризничать, они мне иногда говорят, что, мол, у вашего друга Кобзона все намного серьезнее, а он послушен. Он верен в своих привязанностях, а непослушен в основном с желающими его унизить и подчинить.
Несколько лет назад у меня зрение совершенно разладилось — катаракты в обоих глазах. Никому не жалуясь, я молча страдал, отшучивался, мол, на свете не осталось ничего, что хочется увидеть подробно. Вдруг мне позвонили из солидной глазной клиники, сообщив, что Кобзон оплатил обе операции по замене моих мутных хрусталиков и меня сегодня, прямо сейчас, ожидает лучший хирург. От благодарностей обычно отмахивается. Знаю, что он содержит какие-то детские дома, помогает многим и надеется, что, если надо будет, ему тоже пособят. Но на всякий случай Иосиф купил для себя и семьи участок на еврейском кладбище, чтобы потом близким не надо было никого ни о чем просить (И. Д. Кобзон скончался 30 августа 2018 г. — Ред.).
Мы выпили с великим польским кинорежиссером Анджеем Вайдой много чашек кофе и две рюмки коньяка, но я так и не мог ответить ему на вопрос, почему новые фильмы Вайды не идут на советских экранах.
Я придумал ответ, что, мол, у нас длинная очередь, мы не видели еще и старых, вполне кассовых и идейно безвредных фильмов Чарли Чаплина и Луиса Бунюэля, Орсона Уэллса и Альфреда Хичкока, но его это не убедило. Себя я тоже не убедил…
Шли 90-е годы, мир понемногу раскрывался все шире. Знаменитый мексиканский писатель Октавио Паз пригласил в Мехико писателей и редакторов по своему выбору, в том числе меня. Шли интересные семинары, но многие гости Паза придумывали для себя собственные программы. Мы с польским иммигрантом, поэтом, лауреатом Нобелевской премии по литературе Чеславом Милошем посетили все исторические музеи Мехико, нашли и осмотрели подробно дом, в котором жил и был убит Лев Троцкий. Утомившись от впечатлений, зашли пообедать, и Милош задумчиво сказал мне: «Понимаешь, рассказали нам, как в древности здесь играли в футбол человеческими головами, как вырывали сердца у живых, как в новые времена закапывали в песок пленных, проламывали голову ледорубом. Тебе не кажется, что не все люди произошли из единого на всех корня? Я не ощущаю своего генетического родства со всеми этими сокрушителями черепов».
Вы себя никогда не спрашивали, анализируя повороты истории, почему люди такие разные?
Михаил Задорнов до конца жизни пытался докопаться до истины. Вроде бы развлекая людей с эстрады, он в то же время на полном серьезе пытался понять не только соотношения нашей и американской цивилизаций, но и хотел разобраться в особенностях цивилизации славянской, составлял словари нашей древней речи. Так, до самого конца жизни существуя в нескольких ипостасях, он был исследователем и сатириком, но постоянно — интересным и требовательным собеседником. С ним было интересно.
С Александром Розенбаумом мы подружились еще и потому, что он получил медицинское образование и поработал врачом. Нам было что вспомнить и легче было общаться. Медицина не только в большей степени подпускает к человеку, чем любая иная профессия, она еще учит верить друг другу.
Не знаю, что именно нас с Михаилом Жванецким впервые сблизило, но еще в 80-х годах мы друг друга зауважали. Встречались от случая к случаю, но всегда радостно. Эта фотография сделано случайным свидетелем нашего взаимного узнавания у ресторана напротив киевского дворца «Украина». Вот просто так шли и увидели друг друга. Случайно рядом был ресторан. Случайно зашли туда и, как сейчас помню, взяли по борщу, по котлете с гречневой кашей и пол-литра водки. Все съели и выпили. По возвращении в Москву Михаил Жванецкий со всей солидностью, приличествующей классику, немедленно подарил мне свое шеститомное собрание сочинений. Оглядываемся на улицах в ожидании новой встречи.
Куда прежде всего идут люди в Одессе? В порт и на Приморский бульвар. Жюри первого одесского фестиваля современного кино под названием «Золотой Дюк» пошло по этому же маршруту. Затем мы посетили портовый бар и под впечатлением выпитого сфотографировались в полном составе (кроме Эльдара Рязанова, который был чем-то занят). Нам портовый фотограф выдал по моряцкой фуражке, а Мише Жванецкому еще и трубку, как морскому волку. В первом ряду сидят Жванецкий и французский кинокритик, чью фамилию я забыл. Во втором стоят Никита Богословский, Станислав Говорухин, Илья Глазунов и я. Наше жюри, проведя первое застольное заседание, приготовилось начать просмотр конкурсных фильмов.
На дне рождения у Ирины Дерюгиной, которая пару десятилетий назад была идеалом и чемпионом всего, чего можно, в художественной гимнастике, я между тостами подумал о преходящести земной славы, об Алине Кабаевой, сменившей Ирину Дерюгину, а затем и о сменщицах Кабаевой. Мы сфотографировались с Ириной и ее мамой, знаменитым тренером советской сборной Альбиной Николаевной Дерюгиной, пожелав друг другу не забывать ни о чем прекрасном, что произошло в наших и окружающих нас жизнях.
Накануне моего дня рождения я совершил очередную глупость, когда полез разнимать дерущихся собак и моя собственная овчарка тяпнула меня за голову. Пес мой извинялся после этого всю оставшуюся ему жизнь, а
