Естественно, население страны раньше или позже открывало для себя удовольствие от курения конопли. После разделения страны южнокорейцы продолжали наслаждаться марихуаной, но не до такой степени, чтобы это можно было бы посчитать социальной проблемой. Кроме того, сорта конопли, традиционно культивируемые на полуострове, не обладали особенно сильным наркотическим воздействием. Многие считали «травку» просто альтернативой табаку; еще одной набивкой для самокрутки. И сегодня, говорят, северокорейцы называют коноплю ип-тамбэ, «листовым табаком».
Южнокорейская государственная табачная монополия (сегодня известная как KT&G), по слухам, набивала марихуаной свои сигареты в 1960‑х, в период перебоев с поставками табака общенационального масштаба. Только в 1970‑х администрация тогдашнего президента Пак Чон Хи под давлением США официально запретила курение марихуаны в Южной Корее. Бывшие волонтеры из Корпуса мира в Корее вспоминали, как им поручали прочесывать сельскую местность, отыскивать и сжигать посевы конопли[92]. Некоторые — многие, по правде говоря, — признавались, что сами покуривали марихуану в ходе работ по ее уничтожению. Но президент Пак отнесся к искоренению марихуаны со всем рвением, и даже сегодня в Южной Корее легкомысленный любитель «пыхнуть» рискует получить реальный тюремный срок, если его застигнут за этим занятием.
В Северную Корею, однако, добровольцы из Корпуса мира не заглядывали. Культивирование — и эпизодическое курение — конопли там продолжалось, как и прежде, и сегодня КНДР считается ведущим производителем конопли. При этом надо подчеркнуть, что Северная Корея — отнюдь не «парадиз для торчков»: эту культуру всегда выращивали для производства ткани, а не для того, чтобы кайфануть.
Разговоры с перебежчиками также подтверждают, что северных корейцев не стоит считать серьезными потребителями марихуаны. Их «любимый» наркотик, однако, куда более губителен — метамфетамин. «Мет», на жаргоне называемый орым или пинду (оба слова означают «лед»; так же этот наркотик называют и в США; словечко пинду также в ходу и в Китае), к сожалению, оказался наркотиком, прекрасно подходящим для реалий Северной Кореи: он дешев, его производство не требует ни каких-то специальных знаний, ни сложного оборудования, он поддерживает энергию в уставших и голодных — по крайней мере до тех пор, пока они не превратятся в бессильных и безнадежных наркоманов. Перебежчики последних лет обычно на вопросы о распространении метамфетамина в КНДР отвечают «да он там везде» или «это даже не считается там наркотиком».
Почему это произошло? Семена метамфетаминовой проблемы КНДР были посеяны самими властями. Режим долго полагался на различные незаконные способы пополнения государственной казны (включая и производство наркотиков), попутно отправляя немалые суммы и на счета «Бюро 39» — подразделения ЦК ТПК, которое было создано, чтобы обеспечивать финансами правящую семью. В 1970‑х годах режим зарабатывал, в частности, экспортом опиума. Но производить метамфетамин — уже знакомый некоторым корейцам с 40‑х годов ХХ века, поскольку он широко применялся в качестве стимулятора в японской армии, позволяя солдатам сражаться безостановочно часами, — оказалось дешевле, быстрее и проще.
Большие государственные фабрики в таких городах, как Пхёнсон и Хамхын, начали выпуск метамфетамина, бóльшая часть которого оказывалась в Китае. Япония также была важным рынком сбыта, доступ к которому обеспечивали договоренности с местными бандами якудза: при захвате северокорейского судна в порту Хососима в 2007 году на его борту было обнаружено огромное количество метамфетамина — достаточное для того, чтобы объявить это самой крупной партией наркотиков, когда-либо конфискованной в Японии. Считается также, что персонал посольств поощряют пользоваться дипломатической неприкосновенностью для продажи северокорейского «мета» по всему миру и приносить таким образом государству дополнительный доход.
Правда, по данным исследований Андрея Ланькова и Ким Сокхян, Пхеньян резко снизил объемы производства метамфетамина в начале XXI века. Возможно, это было сделано под давлением Китая, где северокорейский «лед» начал вызывать серьезные социальные проблемы. Но, как и во многих других секторах северокорейской экономики после голода второй половины 1990‑х годов, частный сектор занялся тем, чем перестало заниматься государство. К 2004 году предприниматели активно нанимали уволенных с государственных метамфетаминовых фабрик и приступили к организации производства на заброшенных мощностях. Китайские контрабандисты с энтузиазмом согласились снабжать их эфедрином, из которого производится метамфетамин.
На этот раз конечный потребитель был гораздо ближе. Метамфетамин практически мгновенно распространился по всему северокорейскому обществу, вызвав наибольшее привыкание у горожан[93]. Вероятно, самым активным потребителем наркотика стала элита — у верхушки просто больше денег на такие «развлечения». По сообщениям из разных источников, даже публичный прием наркотика не вызывает особенного осуждения у окружающих — даже респектабельные аджуммы средних лет лишь ворчат, видя такое. «Мет» используется и в качестве альтернативы лекарствам: многие люди с хроническими заболеваниями, неспособные оплатить должный медицинский уход, используют метамфетамин как обезболивающее.
Географически в область наибольшего распространения наркотика входят Хамхын и Пхёнсон, где и начинался северокорейский метамфетаминовый бизнес. Но проблемы со «льдом» есть и в Пхеньяне, и в каждом городе близ границы с Китаем. СМИ утверждают[94], что около 10 % населения приграничного Хесана вовлечены в метамфетаминовый бизнес, объединяющий в одну цепочку коррумпированных чиновников и дилеров.
Как и следовало ожидать, торговля «метом» крайне выгодна для дилеров. В 2011 году в Хамхыне «лед» продавался, как говорят, по 12 долларов за грамм. В Пхеньяне он стоил уже 20 долларов. Таким образом, поставка и успешная продажа килограмма наркотика в столице приносила 8000 долларов. Это огромная сумма для подавляющего большинства северокорейцев. Пока что все усилия властей остановить наркотрафик остаются безрезультатными, поскольку чиновники слишком легко поддаются искушению и охотно сотрудничают с наркодилерами.
Глава 3
Кто главный?
Со стороны северокорейский режим выглядит несокрушимым монолитом, где вся полнота власти сосредоточена в руках Ким Чен Ына, всемогущего мальчика-тирана, который то запугивает мир ядерным оружием, то казнит своего дядю, между делом наслаждаясь низкопоклонством своих подданных с промытыми мозгами. Изнутри же то, что представляется единым и непоколебимым организмом, является сообществом конкурирующих между собой фракций и влиятельных чиновников, соревнующихся за политический контроль, влияние и деньги.
На деле трудно сказать, кто именно «самый главный» в КНДР сегодня. Безусловно, Ким Чен Ын наделен огромной властью — как и другие члены правящей семьи. Но одна из господствующих теорий предполагает, что г‑н Ким, как и его семья в целом все же не обладают властью абсолютной. Существует и своего рода теневая властная структура, сформированная его отцом, Ким Чен Иром, — и ее
