Откиньтесь в кресле, закройте глаза и смотрите.
Антиподы. Атлантизм. Австральность[51]
Австралийский фестиваль русской традиционной и экспериментальной литературы «Антиподы» — не просто «современный культурный проект». Говоря актуальным языком культурологии, здесь яркий случай проекта геопоэтического. Сопоставление «геополитика — геопоэтика» наглядно: перед нами неагрессивный, мягкий способ присвоения русской ментальностью целого неизведанного материка с его диковинной сумчатой фауной, с диковинной полиэтнической культурой, где переплелись англосаксонские, аборигенские, китайские, другие корни…
Русская Австралия, Russian Australia, или даже «Rustralia» — едва возникнув, геопоэтические термины оказываются изначально понятными, не требующими пояснения, и при этом не несут в себе экспансивных, захватнических коннотаций. «Захват территории» происходит в пространстве не политическом, а поэтическом, ментальном. Притом совокупность русских текстов об Австралии заново раскрывает не только тайны предстоящего нового материка, но и пресловутую «загадку русской души». Встреча с гигантским «белым», по сути, пятном на глобусе пробуждает в сознании дремлющие, подавленные инстинкты путешественника, землепроходца — то, что в течении столетий европейской истории напрямую сопрягалось с ролью завоевателя, колонизатора.
Между тем, размеры самой России — превышающие величину двух земных континентов, включая Австралию — постоянно обусловливали, вместо экспансии во внешний мир, бесконечный процесс освоения собственной территории, «внутренней экспансии», аутоколонизации. Этот в определённой степени саморазрушительный механизм приводил к переосмыслению страны как самодостаточной замкнутой вселенной, к формированию агорафобии и ксенофобии. К культурному аутизму, торжественно именующему себя «евразийством».
Однако этому доминантному, очевидно, мировоззренческому дискурсу, — возводящему, аналогично геоцентризму в астрономии, точку собственного местонахождения в абсолют, — в России всегда противостоял концепт-антипод, предполагающий относительность любых координат и множественность «центров мира». В геополитической науке называемый атлантизмом, он предполагает видение собственной родины не как главного и «самого одухотворённого» континента планеты, а как одного из многих культурных островов. Находящегося с другими частями мира не в гегемонских, а в конкурентных отношениях, в подвижном балансе. Можно предположить, что культурное освоение Австралии актуализирует в русском сознании именно это, реалистическое, жизненно необходимое для успешного существования и сосуществования в глобальную эпоху, мировидение.
Так русская культура, — одна из нескольких культур с традициями мировой империи, наряду с французской, британской, американской, испанской, португальской, — после распада самодержавия, а затем Советского Союза постепенно модернизируется, приобретает новые черты. Имперскость, как кажется, уходит, всемирность, хочется надеяться, остаётся. Планетарный ареал русской диаспоры становится всё более многообразным. Культура, сохраняя этническую идентичность, с течением десятилетий адаптируется к особенностям конкретных регионов — к местной национальной культуре, мифологии, климату, ландшафту. Срастается с ними, делая их своими, создавая собственную местную мифологию, бытовую и художественную — безусловно своеобразную и уже в чём-то «автохтонную». Катализатором процесса становятся геопоэтические проекты, вроде литературных изданий диаспоры и в особенности — литературного фестиваля, наводящего мост с культурной метрополией, инициирующего двустороннее движение по нему. Русская Австралия заново открывает для себя Россию, но и наоборот.
Геопоэтический проект, что важно, объединяет собой не только пространства, но и времена. Благодаря фестивалям, создающим единое информационное поле, становится виднее и ретроспектива русской литературной жизни в огромном регионе. Всё активнее задействуются дополнительные, «параллельные» символические пространства, прежде всего Интернет, превращающий малоизвестный до сих пор литературный и культурный архив — как местный, так и российский — в живой, востребованный и общедоступный креативный ресурс. Попутно становятся понятнее некоторые исторические нюансы: так, по наблюдению куратора фестиваля «Антиподы» Татьяны Бонч-Осмоловской, сама масштабность русской эмиграции в Австралию, происходившей в течение всего XX века, обусловлена ярким романтическим мифом об этой стране-континенте, созданным в творчестве таких авторов «метрополии», как К. Бальмонт, В. Брюсов, Н. Гумилёв, Б. Окуджава, В. Высоцкий, И. Бродский и многие другие.
Интерес к Австралии, как и вообще утопическое стремление некоторых русских «на юг» (вспомним хожение за три моря Афанасия Никитина, экспедиции Миклухо-Маклая в Новую Гвинею или Гумилёва в Абиссинию…) — хотя и не массовый, но тем более интересный геопоэтический феномен, требующий научного осмысления. И здесь исследователям может оказаться полезным забытый русский термин «австральность». Согласно словарю Даля, австральный — «лат. южный, в южном полушарии находящийся; тропический, полуденный. Австралийский, к земле Австралии, или к пятой части света, Океании, относящийся»…
Белый мыс чёрного континента, или Карфаген должен быть[52]
«…На Куликово поле ступили войска Таити, хворостиной руки сжигая город Антверпен…»[53]
Что за Антверпен? Откуда Куликово Поле — здесь, на голых белёсых скалах, рядом с вечными руинами Карфагена?
Какие такие Таити?
Вечереет. Я сижу на переднем склоне тунисского мыса Кап-Блан и безуспешно пытаюсь медитировать на тему другой истории Европы, которая должна была начинаться две с половиной тысячи лет назад именно отсюда. Я глажу белые камни, но они кажутся то слишком горячими, то слишком колкими. Это место такое напряжённое в геологическом, геокультурном, геопоэтическом плане — что сама мысль о нём кажется острой, не даёт отключиться, уйти в себя.
А может быть, мне мешает наслаждение? Этот волшебный смешанный аромат — тающей у ног морской пены и кустов можжевельника, щедро источающих то ли эфирные масла, то ли фитонциды?
Я добрался сюда не сразу, уже под финал двухнедельной поездки по стране. Мыс Кап-Блан, он же Кабо-Бланко, он же Бен-Секка — форпост космически огромной Африки в Средиземном море. При этом он выдвинут к северу на целый градус дальше, чем расположена самая южная точка континентальной Европы в Гибралтарском проливе: нигде не соприкасаясь и не сливаясь в милую моему сердцу утопическую Афропу, две части света пересекаются по широте…
Когда я говорю о «геопоэтическом напряжении», это не литературный троп: определённые места планеты действительно пронизаны усиленными струями метафизических токов — которые, возможно, суть просто взаимодействия смыслов… Кап-Блан, как и весь Тунис, это: самая северная точка материка; геометрическая ось растворившейся в Вечности карфагенской морской империи; узкий лимитроф между нынешними странами англофонными и франкофонными. И так далее. И эти несовпадения и переходы смыслов, как разница электрических потенциалов, дополнительно разогревают пространство: пусть всего лишь на тысячную долю градуса, но — patienti sat…
Однако бьёт электричеством и сам по себе этот топоним. Как искра при коротком замыкании, вспыхивает мысль о том, что Кап-Блан — это Белый Мыс Чёрного континента! То есть, подчёркнуто самый европейский его уголок. Белёсые известняки, делающие этот длинный каменный выступ столь контрастным с охватывающими его по бокам тёмными кристаллическими породами побережья, словно подтверждают на молчаливом языке горных пластов обыденную метафору речи. Извечное, заложенное едва ли не законами светового спектра, различие оттенков кожи человеческих рас отразилось буквально в колорите этих живописных
