Лунц и Зильбер пишут и сдают экзамены[52]. Федину сделали удачную операцию. Очень сложную: пересадка каких-то кишек и повертывание желудка головой вниз[53].
Выздоравливает.
Зощенко[54] живет трудно.
Жизнь у нас тихая, провинциальная.
Газет не читаем. О Вас думаем часто.
Печатаю книгу Эйхенбаума «Мелодика русского стиха»[55].
Выйдет — пришлем. 13 листов.
Напишите о том, как живете и пишете ли? Меня затормошили здорово, все хлопочу по чужим делам, а сам не пишу. Зима у нас ранняя. Каналы уже замерзли. Петербург ловчится жить.
Происходит что-то непонятное. Пока книг выходит много, и если читатель найдется и мы выдержим новые ставки на типографские работы (набор — 8,5 рублей знак), то, может быть, писатели и не пропадут.
Я же до весны проживу.
Всеволод ходит в новых брюках.
Кланяюсь всем своим инфернальным друзьям, т. е. потусторонним.
Варваре Васильевне[56] отдельно.
Если имеете вести о Титке[57], то скажите ей, что я ее очень любил, а времени не было, так и не сказал.
Всего хорошего. Всего хорошего.
Пишите больше, не мне, а для себя.
Виктор Шкловский.
6Дорогой Алексей Максимович.
Надо мною грянул гром.
Семенов напечатал в Берлине в своей брошюре мою фамилию[58].
Меня хотели арестовать, искали везде, я скрывался две недели и наконец убежал в Финляндию[59].
Сейчас сижу в карантине.
Собираюсь писать продолжение «Рев<олюции> и фронт<а>»[60].
«Серапионовы братья»[61] живут.
Всеволод Иванов цветет, как подсолнечник, и пишет все сочней. Он написал роман «Цветные ветра». Книга в наборе. Зощенко выпускает книгу «Рассказы Захара Ильича». Зильбер написал повесть «Пятый странник». Я издал книжку «Эпилог»[62].
Появился новый поэт Николай Тихонов[63]. Я привез с собой матрицы «Революции и фронта». Продаю.
Передайте Гржебину[64], что я предлагаю продолжение книги, 1918–1922 годы. У меня с собой рукописи «Ход коня»[65]. Сейчас мне нужны деньги, тысяч до 10 финских.
Хотел бы жить не далеко от Вас. Боюсь тоски по родине. Собираюсь в Германию. Можно ли достать визу?
Жена осталась в Питере, боюсь, что она на Шпалерной[66]. Союз писателей обещался о ней заботиться. Денег у меня с собой 200 марок и золотые часы еще на 1000. Мой адрес: Killomaki, karаnten.
Здесь я буду две недели.
Или на моего дядю:
Финляндия. Raivolo. Tyrsevo Pyhtale tee Aleksander Shklovsky.
Не знаю, как буду жить без родины.
Во всяком случае, я пока избежал судьбы Гумилева[67].
16 марта 1922 год.
Посылаю Вам свою книгу[68].
724 марта 1922 года
Дорогой Алексей Максимович.
Пишу Вам второе письмо.
Сообщаю на случай, если первое пропало. Я убежал из России 14 марта. Меня ловили по Петербургу с 4 [по] 14 марта.
Сейчас нахожусь в карантине в Финляндии.
Через четыре дня выйду и месяц проживу в
Finland.
Raivola. Jug. A. Shklovsky. } адрес
Fur Viktor Shklovsky
По ночам еще кричу.
Снится мне, что меня продал провокатор и меня убивают.
Не знаю, что делать дальше.
Все мои дела, книги, друзья в Петербурге.
Так как Семенов все равно напечатал многое из того, что я делал, то я хочу написать об этом книгу.
Я напишу лучше.
Сижу сейчас в полном непонимании, что писать, где писать, как писать.
Сижу без денег.
Носить доски мне не хочется.
Это скучная работа.
Серапионы остались в России в печали и тесноте.
Дорогой Алексей Максимович, жду Вашего ответа, что Вы мне посоветуете.
Я хочу работать в журналах.
Жить хотел бы в Праге или в Берлине, чтобы доучиться у европейцев.
Жду ответа.
В Финляндии жить скучно, как в передней, и все чужое.
На две-три недели зацеплюсь у одного своего дяди.
Жена в Петербурге, очень скучаю без нее.
Хочу увидеть Ваши глаза и усы и поговорить в Вами.
Неужели я потерял Россию навсегда.
Поговорите в Зи<новием> Исаевичем[69], не может ли он сделать что-нибудь для меня, т. е. купить рукопись.
Поклон Марии Федоровне и Варваре Васильевне[70].
Сижу в карантине в странной компании: 40 % карантина — старухи старше 70 лет, которые переехали границу нелегально.
Потом беглые офицера, жены, ищущие своих мужей, женщины, едущие в Италию, и два мальчика, которые убежали за границу так, как раньше убежали бы к индейцам.
Белья у них с собой нет, а есть учебник географии на немецком языке и логарифмы.
Привет всем.
Отвечайте мне.
Виктор Шкловский.
25 апреля[71].
Сейчас приехала баронесса Икскуль[72], передала мне, что жена моя арестована. Что делать?
8<3 апреля 1922 года>
Адрес мой: Raivola. Finland. Schklovsky.
Сижу у моря и жду погоды.
Сильно одинок. Жена на Шпалерной. А я отрезан от России. Не знаю даже кому я нужен. Выживать же меня из России никому не нужно. Отдыхать не умею.
Живу без событий. Не пишется. Желание одно — попасть, если не в Россию, то хотя бы в русскую литературную среду.
Хлопочу о визе в Германию.
То, что написал Г. Семенов, не правда: все выглядело иначе.
Может быть, не лучше, хочу писать об этом книгу.
Русская эмиграция, краешек которой я видел… тоже ничего не понимает.
А на иронии не проживешь.
Если бы я верил в русский суд, я поехал в Москву.
Но я не хочу увеличивать вину Кремля. Я великодушен.
Пережил страх. Переживаю скуку. Жду ответа.
3 апреля.
Виктор Шкловский.
9Дорогой Алексей Максимович.
Мой роман с революцией глубоко несчастен.
На конских заводах есть жеребцы, которых зовут «пробниками».
Ими пользуются, чтобы «разъярить» кобылу (если ее не разъярить, она может не даться производителю и даже лягнуть его), и вот спускают «пробника».
Пробник лезет на кобылу, она сперва кобенится и брыкается, потом начинает даваться.
Тогда пробника с нее стаскивают и подпускают настоящего заводского жеребца. Пробник же едет за границу заниматься онанизмом в эмигрантской печати[73].
Мы, правые социалисты, «ярили» Россию для большевиков.
Но, может быть, и большевики только «ярят» Россию, а воспользуется ею «мужик».
Вот я и написал фельетон вместо письма.
Но поймите же и мое положение.
Здесь в Райволо никто не понимает остроумия. Читают же только старое «Солнце России»[74].
Мы все условно-остроумны, мы все говорим друг с другом условно, как Володя (брат героя «Детства и отрочества») с мачехой[75].
Я одинок, как и все, конечно.
И ночью, когда я думаю о жене, я хочу встать на колени в постели и молиться, что ли.
Увы мне, нет Бога, а с ним бы я поговорил серьезно.
Я одинок здесь.
Дядя мой, у которого я живу, любит говорить об искусстве.
Это очень тяжело. Я боюсь, что он в результате напишет начало повести.
Он говорит, что в искусстве главное чувство.
Перед женой считаю себя виноватым.
Может быть, честнее было бы не бежать?
Ведь я занимался политикой. Это бронированные автомобили втаскивали меня в разные удивительные положения[76].
Скучаю по жене, по Тынянову, по Серапионам.
Ваше письмо получил, ему очень рад.
15 апреля 1922 года.
Виктор Шкловский.
Вчера получил 1000 + 390 марок.
Спасибо.
20 апреля 1922 года.
10<20 апреля 1922 года>
Алексей Максимович! Дука[77]!
Я решил избрать Вас своим
