Общее число студентов, которые на вопрос «Знаете ли вы, что такое кимокава?» ответили «не знаю» или «это такой сорт шашлычков?[108]», составляет 12 %. Ответившие что-то вроде «Слышать слышал, но самому не нравится, не употребляю» составляют от силы 1 %. Это означает, что если в 2005 году это слово и имело хождение в студенческой среде, то исключительно в андеграундных кругах. Тем не менее я настаиваю на том, что это слово является важным, поскольку оно близко подводит к сути слова каваии. И если уж на то пошло, отсюда можно немало узнать про запутанные взаимоотношения между гротескным и кавайным.
Студенты предложили следующие примеры того, что можно назвать кимокава: художника-мангака[109] Котобуки Сириагари, господин Ён (актер Пэ Ёнджун), комический дуэт «Ангарз», некоторые региональные разновидности Hello Kitty, плюшевые персонажи авторства Дзюна Миуры, Ямамба-гяру, Ситаппа-кун[110], мопсы, череп и кости, а также многое другое. Были и такие, кто написал отповедь в духе Сэй-Сёнагон: «Это как если бы у дорожного рабочего, который орудует отбойным молотком, на коробочке с ланчем была нарисована Hello Kitty». Но чаще всего в качестве примера кимокава респонденты называли комический дуэт «Ангарз» (от англ. UNGIRLS). Возможно, причина заключается в их гротескно-панибратских телодвижениях, из-за чего возникает гендерная неопределенность. Выше было отмечено, что для вечности не существует каваии, но если посмотреть на приведенные здесь примеры кимокава, то им, пожалуй, ситуативность и сиюминутность присуща в еще большей мере. Будущие поколения исследователей, пожалуй, ничего тут не поймут без специальных комментариев.
Если теперь попытаться перейти к комментариям, то их можно разделить на несколько категорий. Амбивалентность ощущений акцентируется следующим образом: «Хоть и неприятная (отвратительная), но в чем-то привлекательная, миловидная вещь»; «вещь неприятная, но если привыкнуть к ее виду, возникает привязанность»; «настолько сильная „милота“ (кавайность), что делается противно». Отмечается дисбаланс между целым и его частями: «Если просмотреть всего „Отца Брауна“[111], кажется, что вообще-то мило, но стоит присмотреться пристальнее, возникает неприятное ощущение, вроде как „в целом мило, но если вглядеться в детали, противно“». Есть ощущение дистанции: «Как-то с этим взаимодействовать даже мысли не возникает, но со стороны посмотреть интересно». Констатируется психологическая разница: «Человеческое поведение, отдающее слабостью, неприятное на вид, но, напротив, если у другого оно вызывает сострадание, в результате скажешь: каваии». В общем, пояснения очень разнообразные.
А не может ли быть такого, что вообще все связанное с кимокава представляет собой узловую точку современной мысли и эстетики? — это соображение мгновенно пришло мне в голову, когда я прочел следующие ответы: «Это не воспринимаемая всеми кавайность, это то, чьим очарованием захвачен только ты сам; нечто, ставшее личной манерой, вошедшее в привычку»; «Нечто выходящее за рамки понимания „как у всех“, то, что любишь на основании какой-то сверхчувствительности, отличающейся от чувств прочих людей». Здесь есть что-то близкое к эстетике кэмпа[112], возникшей вечность назад под американским влиянием, а также нечто, граничащее с политологией хобби. Встретилось и такое мнение: «В чем-то до гротеска живое чувство, невыносимая любовь-жалость, взывающая к материнскому инстинкту». Тут нельзя не вспомнить о Юлии Кристевой, которая, будучи психоаналитиком, считает, что между объективацией «омерзительности» (см. ее работу «Власть страха») и материнством прослеживается связь на бессознательном уровне. В одном из ответов дается прямое определение: «гротескный юмор». В итоге я убедился в следующем: удивительным образом здесь обнаруживается аналогия с тем, что — прощу прощения за щегольство — Бодлер говорил о Гофмане: «абсолютный гротеск». Получается, уже с XIX века и на протяжении XX в диспутах на темы эстетики яростно спорили о понятии кимокава?
По правде говоря, остается теоретический вопрос насчет причинно-следственных связей в происхождении этого слова: возникло ли оно из кимои и каваии, как я сказал прежде, либо же вне зависимости от кимои. Однако если взглянуть на полученные ответы, все становится ясно. Кими-га варуй (неприятное ощущение) и миникуй (безобразное, уродливое), с одной стороны, и каваии, с другой, — не противопоставлены друг другу, но, напротив, частично накладываются друг на друга, обоюдно притягиваются, находятся в состоянии взаимозависимости. Иначе говоря, когда мы нечто называем каваии, это значит, что в неявном виде где-то здесь уже скрывается оттенок гротеска.
Среди студентов были такие, кто откровенно признался: «В слове кимокава часто ощущается глубокая любовь-привязанность еще сильнее, чем в слове каваии, имеющем различные индивидуальные особенности». Были и такие, кто написал: «Если что-то представляется кимои, сразу хочется отвести взгляд, но при этом все равно продолжаешь смотреть». Если попробовать исследовать подобные мнения, то есть задаться вопросом, почему гротескные и неприятные взгляду вещи приковывают внимание человека и заставляют его пристально в них вглядываться, то можно сказать, что все это тесно и глубоко связано с проблемами, которыми занимается психоанализ.
Хорошо известно, что Фрейд в своей знаменитой работе «Жуткое»[113],[114] в самом начале своего рассуждения ставит вопрос о том, почему неприятно выглядят женские половые органы. Если кратко изложить данную теорию, получается следующее: невзирая на тот факт, что некогда из этого места ты сам родился, это обстоятельство, будучи единожды подавленным, становится окончательно скрываемым (вытесняемым), чувство тайны рождения переворачивается и начинает осмысляться как нечто неприятное. Ставя эту интуицию во главу угла, психоанализ утверждает, что за всем тем, чего человек, будучи гротескным существом, избегает, лежит свидетельство бессознательного подавления. Когда сознание повторно обращается к тому, что было некогда скрыто и запечатано, по закону это самое скрытое проявляется в виде гротеска или чего-то неприятного по своей сути. Это правило часто используется при анализе триллеров и ужастиков, но не исключено, что и в исследовании каваии оно сможет навести нас на какие-то соображения.
«Инопланетянин» в самом деле каваии?
Отложим на время погружение в глубины абстрактных дискуссий и попробуем в своих рассуждения о связи каваии и гротеска пойти методом математической индукции.
Возьмем, к примеру, семерых гномов из диснеевского мультфильма «Белоснежка», героя-инопланетянина из фильма Спилберга «Инопланетянин» и Тоторо из анимэ Хаяо Миядзаки «Мой сосед Тоторо». Герои этих вымышленных историй в равной мере выглядят классическими образцами каваии: они представлены на рынке в качестве всевозможных товаров — фигурок, мягких игрушек, письменных принадлежностей, — которые родители покупают детям. Пара аномально огромных глаз. Диспропорция между крошечными ножками и большой головой. Или тщедушное тельце, лишенное волосяного покрова. Всех этих героев объединяет одно: телесная ущербность, аномальность, некий физический недостаток.
Допустим, в самом деле в саду перед нашим домом внезапно появятся семь гномов, или спилберговский инопланетянин, или Тоторо. Вероятнее всего, они напугают нас своим видом, мы бросимся наутек или вызовем полицию. Это неудивительно: подобным
