— Любовные! Какие же еще? Мы даже сосиски в парке на скамейке ели! — выпалила я, и уголки губ Таннера дернулись от едва удерживаемой улыбки. — Это непрофессионально — заводить роман со своим шефом. Заберешь прошение?
— Давай, — милостиво согласился он, а когда заявление оказалось в его руках, то небрежно швырнул в ящик стола и протянул мне конверт.
— Компенсация? — уточнила я.
— Посмотри.
Внутри лежали билеты на вечернее представление в среду в Королевском оперном театре. На мой взгляд, развлекаться в середине недели позволяют себе исключительно избалованные, скучающие аристократы, а не честные конторские служащие, встававшие ни свет ни заря. С другой стороны, Таннер ди Элрой и был благородных кровей, на что недвусмысленно намекала приставка «ди».
— Спасибо. — Улыбка вышла кислая.
Наверное, стоило изобразить восторг, чтобы не расстраивать дарителя, но я была настолько неблагородной девицей, что испытывала к опере чистую, ничем не замутненную ненависть. В тот единственный раз, когда нас водила на представление наставница Ру, я заснула в первом отделении, а в антракте спряталась в дамской комнате и после начала второго акта сбежала домой.
— Ты ненавидишь оперу, — резюмировал шеф.
— Как можно! Все интеллигентные девушки любят оперу… — фальшиво возмутилась я, скромно примазав дочь трактирщика к интеллигенции. — Ты подпишешь прошение?
— Нет.
В дверях стажерской каморки я оглянулась. Таннер провожал меня сладострастным взглядом, который и не думал скрывать. Со службой в столь экстремальных условиях могло примирить только одно — жалованье.
— Господин ди Элрой, все, что вы говорили о моей работе, — это правда? О том, что я пишу отличные письма, еще об отделе судебных заступников и о доходном доме…
— Чистая правда.
— То есть я — ценный кадр?
Шеф приветливо кивнул.
— Дадите премию? — рискнула я.
— Нет, — хохотнул Таннер и вернулся к изучению документов по ватерхолльской верфи.
Жлоб! Я же не очередную прибавку попросила.
В оперу ради конспирации мы решили приехать по отдельности, и вечер среды превратился в крысиные бега. Под занавес рабочего дня я выскочила из конторы и бросилась в Зачарованный квартал к Фэйр. Шустро переоделась в черное вечернее платье, нацепила туфли, оставшиеся после бала. Я страдала талантом портить обувь: большую часть ночи прошлепала босая, чуть до горловой жабы не догулялась, а каблуки все равно были расцарапаны.
Фея вручила помощнику Лолли очередную клиентку, при виде здоровяка с татуировками мысленно попрощавшуюся с реденькой шевелюрой, и принялась превращать лучшую подругу «из конторской мыши в человеческое существо» (дословная цитата). Через час из салонного зеркала на меня смотрела хорошенькая юная особа с двумя кокетливыми локонами, будто случайно выбившимися из прически и мило обрамлявшими лицо.
Я прилично опоздала. Фойе театра уже опустело. Таннер стоял в полном одиночестве в перекрестье тусклых огней и, судя по задумчивому виду, мысленно гадал, появляюсь ли я до конца первого акта. На премьеру он надел белый пиджак с барахолки, который после ремонта выглядел лучше, чем прежде. Особенно хорошо смотрелись пуговицы из натурального черного янтаря.
За починку пиджака мне пришлось отвалить целый шиллинг, и только под угрозой смертной казни я бы призналась, что застрачивала прорехи мастерица, работающая не в королевском ателье, а в подпольной швейной мастерской. Они там, к слову, и брюки от королевского портного прекрасно шили. Стежок к стежку, ниточка к ниточке, по сто штук в неделю. От покупателей отбоя нет. Даже эмблемы королевского ателье вышивали.
Элрой поднял голову и при виде меня мягко улыбнулся. Глаза заблестели. По неписаному женскому кодексу, почитаемому наставницей Ру, при встрече с кавалером благородная девица должна изобразить столб и дождаться, когда будущий муж подскочит лично, чтобы облобызать ручку в приветственном поцелуе. Я сорвалась с места и поскакала сама. В гулкой тишине звонко застучали каблучки. Если бы мы не находились в центре оперного театра, я бы обязательно впилась в губы Таннера нескромным поцелуем.
— Опаздываете, госпожа Амэт, — пробормотал он, страстно прикладываясь к моим пальчикам. — Чудесно выглядишь.
Я тоже не преминула восхититься, ведь любовное учение наставницы Ру гласило, что мужчины обожают комплименты ничуть не меньше ужина из трех блюд, купленного в королевской кухне и выданного за собственноручно приготовленную стряпню:
— Мне нравится ваш пиджак, господин ди Элрой. Какие все-таки аккуратные швы на плечах! Как крепко пришиты пуговицы!
— Дорого швее заплатила?
— Как можно! — заботливо стряхнула я несуществующую ниточку с его пиджака. — Сама шила, стежок к стежку…
— Так и знал, что дешево, — ухмыльнулся он и ловким, отточенным жестом утвердил мою руку у себя на сгибе локтя.
Ложа располагалась практически возле сцены. Другими словами, не только я актеров видела, но и они меня прекрасно разглядели бы, повернувшись в нашу сторону. Представление уже началось. Разряженная публика с благоговением внимала тягучей, как патока, арии. Голос у исполнительницы был сильный, насыщенный и очень громкий. Грохотал глубокий бархатный бас певца, одетого в зеленый камзол.
Поклонники оперы утверждали, будто во время представления зрители, даже не зная языка, интуитивно понимали, что именно происходило на сцене, но это утверждение ко мне не относилось. Через полчаса я отчаялась вникнуть в трагедию и разобраться, почему целая толпа героев то смеялась, то рыдала. Какая-то всеобщая истерия, а не спектакль. От усталости и уютного тепла меня накрывало сладкой дремой. Я посильнее прикусила язык, стараясь болью отогнать сон. На глазах выступили слезы, а желание прикорнуть на полчасика никуда не делось. Веки тяжелели и слипались…
— Тереза, — потрепал меня Элрой по плечу.
— Что? — испуганно выпрямилась я на стуле, осознав, что темнота и духота сделали черное дело. — Я не сплю!
Проклятье! Осталось извиниться за то, что опера похуже писем из доходного дома вводила меня в состояние, близкое к пятидесятилетней летаргии.
— Пойдем, — прошептал Элрой.
— Уже антракт? — с надеждой уточнила я, оглядывая зал, но музыка по-прежнему гремела, труппа пела, а зрители восхищенно внимали представлению. Никто не торопился в местный буфет за честно заслуженной стопочкой вермута.
— Нет, — покачал головой Таннер. — Давай, а то опоздаем.
После того как я вырубилась посреди спектакля, уверять, будто опера доставляет наслаждение, было глупо. Аккуратно, чтобы не
