приглушенным светом. Тихий звук – словно сонное бормотание – это кто-то из заключенных в соседней камере напевает какую-то арестантскую песенку:
Вик слушает эту песенку в который уже раз. Наверное, ее сосед никогда не замолчит… Как будто в этой песне – последняя его связь с миром, отчаянная попытка напомнить о себе… «И, глядишь, тебя забыли…» Не случится ли такое и с ней? Не забудут ли ее? Что, если Карри не выполнит свое обещание?
Но Вик вспоминала его глаза, полные боли и отчаяния, и понимала, что он вернется. Обязательно вернется, потому что не может поступить с ней так, оставить ее здесь. И еще, потому что он ее любит, хоть и ни разу не говорил ей об этом…
О да. Она береглась тюрьмы. Она очень боялась попасться… Похоже, Эмис вышел из комы и сообщил о том, кто отравил его. Впрочем, разве это удивительно? Мог ли он поступить по-другому? Вначале убил ее сестру, а теперь и ее, Вик, посадил за решетку… Господи, сколько же будут длиться ее мучения? Теперь, по всей видимости, бесконечно… Едва ли ее выпустят из тюрьмы раньше чем через несколько лет…
Несколько лет! Сердце Вик сжалось. Несколько лет здесь, в этих стенах… Это такой огромный срок! А она ведь предупреждала Карри, говорила ему, что ей не стоит ехать! Но он ее не слушал… Почему, Карри? Почему ты меня не послушал?!
А что, если она проведет в этих стенах не несколько лет, а всю свою жизнь?!
И почему только этот человек поет свою песню так заунывно, без выражения! Нет, это не крик отчаяния, это – выпитая до дна чаша боли и унылое смирение. Вот что в его песне…
– О… – простонала Вик, закрывая уши руками. – Ну за что, за что мне все это?!
За то, за то… – прошептал ей внутренний голос. – За то, что ты осмелилась посягнуть на человеческую жизнь! Кто дал тебе такое право? Кто, Вик? Разве одна смерть должна повлечь за собой другую? Нет, Виктория Миглс. Ответ неверный. Вы проиграли эту игру. Теперь придется отвечать за свои поступки. Не важно, что Эмис Гэдсток остался жив. То, что ты совершила, от этого не становится менее отвратительным и бесчеловечным…
Это ад! Это настоящий ад! Если Вик не вырвется отсюда, она умрет… Лучше умереть, чем каждый день видеть эти страшные стены, чувствовать этот запах, запах смерти, и слышать эту жуткую песню… Нет! Она найдет способ свести счеты с жизнью! Она не останется гнить в этой могиле для живых мертвецов!
Послышался звон ключей. Вик инстинктивно подняла голову. Что означает этот звук? Может, он принесет ей свободу? А может, очередные скверные вести?
Но ни свободы, ни дурных вестей Вик не получила. Ее дверь не открыли. Открыли всего лишь окошко, через которое заключенным передавали еду.
– Виктория Миглс! Обед! – прозвучал резкий голос.
Если бы Вик не знала, что за дверью камеры – женщина, она ни за что бы не поверила, что это женский голос.
И какой женщине пришла в голову фантазия работать тюремным надзирателем? Вик никогда бы не смогла. Впрочем, когда-то она считала, что не способна убить человека… Жизнь вносит в характер свои коррективы… Кто знает, может быть, просидев в тюрьме несколько лет, Вик задумается о работе надзирателем… А куда ее еще возьмут после тюрьмы? Где ей найдется место? Она не поступит ни в колледж, ни в университет… Так и останется недоучкой, лишь с одним опытом – сидения в тюрьме…
Господи! – На Вик снова нахлынуло отчаяние. – Дай ей возможность выбраться из этих стен, и она… и тогда она… Тогда она больше никогда не сойдет с верного пути, что бы ни приключилось в ее жизни! Вик подумала, что ее обращение к Господу больше похоже на нелепую попытку заключить сделку. Он ей – свободу, а она ему – примерное поведение… Разве так обращаются к Богу? Но Вик не знала, как… Она никогда не была верующим человеком. Вера появилась у нее от отчаяния. Но разве это истинная вера? Говорят, люди уповают на Бога и в радости, и в горе. А Вик – только в беде… Она лишь пытается ухватиться за веру, как утопающий хватается за соломинку… Наверное, это грешно… Но Вик уже достаточно нагрешила. Одним грехом больше, одним меньше. Какая разница?..
Вик уныло взглянула на посудину с едой, стоящую рядом с ее койкой. В жестяной плошке лежала какая-то рыхлая и неаппетитная масса. Впрочем, даже если бы перед ней лежал цыпленок гриль, в ней вряд ли проснулся бы аппетит. Отчаяние, страх вытравили все остальные эмоции и чувства. Вик казалось, что чувство голода атрофировалось у нее, как тогда, когда она пыталась убить Эмиса…
И снова звон ключей за ее дверью. Вик опять вздрогнула и подняла голову. Мираж, обман?! Наверное, как и в предыдущий раз, никто не войдет…
Но на этот раз ключ совершил несколько оборотов в замочной скважине, дверь, скрипнув, открылась, и в камеру зашла надзирательница. У этой женщины словно не было лица – только серая маска безразличия. Интересно, снимает ли она ее, когда приходит домой, к детям, к мужу? А есть ли у нее муж и дети? Может, оттого она и работает тюремной надзирательницей, что в ее жизни нет никого, кто скрасил бы ее одиночество?
– Что уставилась?! – бросила ей надзирательница, не меняя при этом выражения лица. – А ну, вставай! К тебе пришли! Нечего рассиживаться!
Вик даже не обратила внимания на грубость надзирательницы. Она тут же вскочила с койки. Глаза ее радостно заблестели. К ней пришли! Кто это?! Карри, отец?! Она выйдет из этой камеры, хотя бы ненадолго! Сможет вырваться на несколько минут из этих серых стен! Поговорить!
Вик нетвердой поступью вышла из камеры. Надзирательница отвела ее в комнату для свиданий. Это было длинное помещение, разделенное на две части: снизу – каким-то прочным материалом, а сверху – стеклом.
За стеклом, по ту сторону жизни, сидел Карри. Вид у него был понурый, но глаза, живые, блестящие глаза искали Вик. И наконец нашли ее. Вик не смогла сдержать улыбки. Карри смотрел на нее так, будто в ней была заключена вся его жизнь…
Надзирательница посадила Вик рядом со стеклом и протянула ей трубку.
– У тебя есть пять минут, – бросила она, как будто не знала, что для Вик эти пять минут значат больше, чем вся оставшаяся жизнь.
Карри схватил трубку и прижал ее к уху так, что ему стало больно.
– Вики, девочка, как ты?! – взволнованно спросил он. – Ты держишься?!
Вик кивнула, пытаясь справиться со слезами, застлавшими глаза.
– Держусь, – прошептала она, хлопая ресницами. Но слезы неумолимо текли по лицу, и с этим Вик ничего уже не могла поделать. – Не обращай внимания. Я так рада тебя видеть…
– И я тебя. Я чуть с ума не сошел, когда тебя арестовали. Ну ничего, – улыбнулся он, – у меня есть хорошие новости. Сюда вылетел Прэскот. Он похлопочет, чтобы тебя выпустили под залог. Думаю, это удастся сделать. И ты будешь свободна, Вик!
Мысли о свободе ударили ей в голову пьянящим вином. Свободна, свободна! О, если бы только это было правдой!
– Да, да, – кивнул он, увидев сомнения Вик. – Прэскот добьется этого, вот увидишь!
– Ты уже сказал папе? – спросила Вик. Ей не хотелось, чтобы отец узнал правду. Ему будет слишком тяжело пережить эту трагедию.
Карри отрицательно покачал головой.
– Нет. Решил не волновать старика. Уж лучше ты сама ему скажешь, когда выберешься отсюда. Я сказал ему, что тебе пришлось задержаться в Пингтоне. Что открылись новые факты о смерти Аннабель. Соврал, что снял тебе номер в гостинице. Он порывался приехать, но я отговорил его, объяснив, что еще рано… Надеюсь, ты успеешь вернуться до того, как Фрэд что-то заподозрит…
