Лицо Таллис – прекрасное, веснушчатое и полное печали – на мгновение стало детским, карие глаза сверкнули. Потом она моргнула и улыбнулась, ребенок исчез, вернулась озорная и почти взрослая девушка.
– Ну хорошо. Садись на Старого Друга. Вот так… Начали. Тебе удобно?
Мистер Уильямс поерзал в объятиях дерева и честно объявил:
– Нет.
– Хорошо, – сказала Таллис. – Тогда я начинаю. И не прерывай меня! – резко добавила она.
– Я даже дышать не буду, – пообещал он.
Она отвернулась, потом опять медленно повернулась к нему, выразительно посмотрела и слегка приподняла руки, как бы подчеркивая свои слова.
– Однажды, – начала она, – жили-были три брата…
– Не очень оригинально, – с улыбкой пробормотал мистер Уильямс.
– Не прерывай меня! – резко сказала она. – Правило. Ты обещал.
– Извини.
– Если ты прервешь меня в критической точке, то можешь изменить всю историю. И это закончится катастрофой.
– Для кого?
– Для них! Этих людей. Теперь молчи, и я расскажу тебе все, что знаю о Старом Запр… о СЗМ.
– Весь внимание.
– Однажды, – опять начала она, – жили-были три брата, сыновья великого короля. Они жили в большой крепости, и король их очень любил. И королева тоже. Но друг друга король и королева не любили, и король запер ее в высокой башне, возвышавшейся над огромной северной стеной…
– Очень знакомо, – озорно прервал ее мистер Уильямс. Таллис посмотрела на него. – И сыновей звали Ричард, Джеффри и Иоанн Безземельный? Не говорим ли мы о Генрихе Втором и Элеоноре Аквитанской?
– Нет! – громко объявила Таллис.
– О, моя ошибка[36]. Продолжай.
Она глубоко вздохнула.
– Первого сына, – сказала она, многозначительно поглядев на своего слушателя, – звали Мордред…
– А. Хмм.
– На языке короля, очень старом, это имя означало «Мальчик, который будет Путешествовать». Второго сына звали Артур…
– Еще один старый друг.
– Что, – яростно сказала Таллис, – на том же самом забытом языке означает «Мальчик, который будет Побеждать». Третьего сына, младшего, звали Скатах…
– Ты упомянула нового мальчика.
– …чье имя означает «Мальчик, который будет Отмечен». Эти три сына были искусны во всех делах…
– О, дорогая, – сказал мистер Уильямс. – Как скучно. А не было ли у них какой-нибудь дочки?
Таллис едва не закричала на нетерпеливого человека, сидевшего на дереве. Но потом смутилась и пожала плечами:
– Может быть. Я еще дойду до этого, позже. А сейчас не вмешивайся!
– Извини, – опять сказал он, успокаивающе подняв руки.
– Три сына были искусны в сражениях, охоте, играх и музыке. И, – сказала она, – они очень любили свою маленькую сестренку. Хотя у нее есть своя отдельная история. – Она резко посмотрела на него.
– Но по меньшей мере мы знаем, что сестра есть.
– Да!
– И братья любили ее.
– Да. Разными путями.
– Ага. И какими?
– Мистер Уильямс!
– Но это может быть важно…
– Мистер Уильямс! Я пытаюсь рассказать историю тебе!
– Извини, – сказал он в третий раз самым примирительным тоном.
Девочка, немного поворчав, опять погрузилась в свои мысли. Потом подняла руки, призывая к полному молчанию.
И тут ее лицо внезапно побелело; она вздрогнула и резко изменилась, как и день назад. Именно этого он ждал и наклонился вперед, с тревогой и любопытством. Одержимость девушки – или то, что он принял за одержимость, – волновала его не меньше, чем раньше, но сейчас вмешиваться было бесполезно. Таллис покачивалась и выглядела такой больной и изнуренной, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Но стояла, глядя неизвестно куда прямо через человека, сидевшего перед ней. Ее длинные рыжие волосы развевались под неощутимым ветром. А воздух вокруг нее – и мистера Уильямса – слегка похолодел. Мистер Уильямс нашел только одно слово, чтобы описать это изменение: жуть. Чем бы она ни была одержима, ей это не вредило – как не повредило вчера, – но полностью изменяло. Голос оставался тем же самым, но сама она становилась другой и говорила не своим обычным языком – впрочем, достаточно изощренным для ее возраста, – а ощутимо архаическим.
Он услышал легкий шелест в кустах за собой и неловко изогнулся, пытаясь посмотреть себе за спину. И на мгновение ему показалось, что он видит фигуру в капюшоне с белым бесстрастным лицом. На солнце набежало облачко, стало слегка темнее, и фигура с лицом из дерева растаяла в воздухе.
Мистер Уильямс повернулся к Таллис, затаив дыхание и трясясь от возбуждения; он знал, что происходит нечто, не поддающееся рациональному объяснению.
И Таллис опять начала рассказывать историю…
Долина Снов
Король правил сорок лет, и его сыновья уже были мужчинами. Они сражались в одном-единственном бою и добыли много чести. Они сражались в одной-единственной битве и очень отличились.
Настал великий праздник в честь Хлебного Колоса. Десять стольников принесли медовуху на стол короля. Двадцать стольников принесли четверть быка. А одна из дам королевы сделала белый, как снег, хлеб, пахнувший осенней землей.
– Кто будет владеть замком? – спросил старший сын, разгоряченный вином.
– Клянусь справедливым богом, ни один из вас, – ответил король.
– Почему?
– В замке будут жить только мое тело и тело моей королевы, – сказал повелитель.
– Мне не нравится эта мысль, – возразил Мордред.
– Я так решил, и все произойдет по-моему.
– Сломанное древко моего седьмого копья говорит, что у меня будет замок, – с вызовом сказал старший сын.
– У тебя будет замок, но не этот.
Разгорелся великий спор, и все три сына сели на ближайшей к огню стороне стола и ели руками в перчатках. Но король твердо стоял на своем. И он приказал, дабы после смерти похоронили его в самой нижней комнате. А все остальные комнаты и двор наполнили землей с поля Бавдуин, на котором произошла самая великая битва в истории человечества.
– Да превратится крепость в огромный поминальный холм в мою честь, – сказал он. – И пусть останется только один путь в самое сердце могилы, в которой будет лежать мое сердце. И его сможет найти только рыцарь с пятью колесницами, семью копьями, жестоким голосом и холодным сердцем. Всем остальным придется сражаться с призрачными воинами, павшими на Бавдуине.
И за все это время кто подумал о королеве? Только Скатах, младший сын.
– Везде будет кровавая земля, – сказал он. – Где же будет лежать сердце матери нашей?
– Если мое речение не обесчестит меня, то там, где она упадет! – ответил повелитель.
– Жестокая мысль.
– Клянусь тысячей кипящих котлов и моей собственной рукой, так и будет.
Да, но сердце королевы было чернее тьмы. Черная ненависть, черный гнев, черная ярость – только не для ее младшего сына. Поцеловав Скатаха материнским поцелуем, она сказала ему:
– Когда придет время моей смерти, помести мое сердце в черный ящик, который сделала для меня мудрая женщина.
– Я с радостью это сделаю, – ответил сын.
– И когда сердце окажется в ящике, спрячь его в замке, в той наполненной землей комнате, где его сможет насыщать осенний дождь, а зимний ветер сможет двигать его вместе с землей.
– Обещаю.
Она была красавицей с черным сердцем, матерью, наполненной гневом, и женой великого жестокого человека. И хотела последовать за этим человеком даже после смерти, даже в Блестящую Страну.
Во время
