– Если услышишь шаги, сожми ее.
Я понял, что надо сломать стенку между отсеками.
– Справишься? Затем встряхни и бросай вниз.
– А если попаду в вас?
– Тогда у меня будет шишка на голове. – Он скорчил глупую рожицу.
– А если она разобьется о камни?
Чужак покачал головой и постучал трубкой по выступу, мол, смотри, какая прочная.
– Но зажжешь ее, только если что-нибудь услышишь, – напомнил он.
Я пообещал.
Чужак снял очки, протер их и, снова надев, намотал ремешок фонарика на запястье.
– Что ж, давай глянем.
Размотав веревку, он шагнул прямо в яму.
Двигался он быстро, одной рукой держась за трос, а другой и ногами умело направляя себя мимо коварных выступов и углов.
Темнота поглотила его. Я видел, как дрожит и натягивается веревка.
Видел, как свет опускается все ниже.
БОЛЬШЕ Я ЕГО НЕ СЛЫШАЛ, НО НА МГНОВЕНИЕ луч фонаря вспыхнул в глубине ямы, как-то отразился от стен и резанул меня по глазам. Но потом чужак его выключил и скрылся под выступом.
Трос загудел.
Я воображал висящую в пустоте крошечную фигурку, что опускается в огромную камеру, полную мусора. Представлял, как чужак освещает кучи фонарем.
Мне мерещились звуки шагов с тропинки. Тело сковал страх. Вдруг отец вернулся?
И я представил, как чужак прикасается к горе мертвецов – холму внутри холма, – и задумался, что сделаю, если сейчас придет отец и застанет меня у ямы. Задумался о том, что он сам сделает. По коже продрал мороз – от мысли ли о том, что отыщет внизу чужак, или от возможного столкновения с отцом, не знаю.
Если отец что-нибудь скажет, что я отвечу?
Главное не смотреть на натянутую веревку. Вообще на яму не смотреть. Но это его не обманет, он заметит трос. Глянет прямо на него, и на лице появится жуткое выражение: не спокойствие, как при убийстве, но гнев на незваного гостя и решимость не позволить чужаку отыскать ответы. А потом отец достанет из кармана нож и шагнет к веревке, чтобы ее перерезать.
Вступлю ли я в борьбу? Если рискну, то он просто сбросит меня в пропасть, убив по-новому – не в спокойствии, а в ярости. И все же я попробую, попытаюсь перехватить нож и дать чужаку время подняться. Хватило бы смелости.
Я боялся, что не хватит.
Стоя в одиночестве, я отчаянно сжимал трубку, готовый ее зажечь, готовый бросить.
Я слышал поблизости зверей, слышал звуки холма и много раз думал, что слышу, как возвращается отец, но ошибался. Я провел в пещере несколько минут, час, больше часа, наблюдая, как снаружи меняется освещение.
А где-то под землей взбирался на горы мусора чужак. Или он копал?
Я отрешенно пялился на ползущие по стенам тени, мучимый сценами, моментами, которые не хотел представлять. Одержимый судьбой чужеземца, его расследованием под холмом. Я не хотел видеть перед глазами шепчущих и рычащих мертвецов, но они захватили мой разум. Мертвецы грудились и скользили по своему мусорному дому, будто банда убитых животных, ослепших и отупевших от тьмы и ярости, готовые наброситься на любого живого и хранящие в памяти знакомый образ.
Звуки натянутого троса – дребезжание и скрип – изменились. Он завибрировал сильнее. Чужак поднимался.
Я представил, как он взбирается вверх.
– Быстрее, – шептал я в темноту тоненьким голоском. – Кажется, мой отец близко. Я слышу всякое. Вам лучше поторопиться.
Света не было. Чужак болтался на веревке в темноте. Поднимался в темноте.
«Он поднимается, – думал я, а потом подумал: – А если не поднимается? Если это не он поднимается?»
Как долго они выжидали? Готовились одолеть того, кто дарует им путь к свободе, неблагодарные беглецы. Из моего горла вырывались короткие хрипы, а из расщелины струилась темнота. Трубка в моей руке задрожала.
Я знал, кто вылезет первым, впереди всей толпы. Знал, чьи изломанные пальцы и ногти зацепятся за острый край ямы, кто восстанет из-под холма и явит мне свое холодное, перепачканное могилой и полное разочарования лицо.
НО ТО БЫЛ ЧУЖЕЗЕМЕЦ – ЗАВИС ПОДО МНОЙ, словно рыба под лодкой. Я разглядел его, когда он уже почти выбрался: различил по запрокинутому лицу, бледнеющему на фоне тьмы.
Он собрал веревку, набросил на камень и нашел зацепки для рук. Просто не верилось, что он вернулся.
Наконец чужак подтянулся и рухнул на краю расщелины, пытаясь отдышаться и быстро моргая. Я не чувствовал, чтобы от него чем-то разило.
Через какое-то время он достал из кармана тряпочку и тщательно вытер руки и лицо. Затем снял очки, протер и их и уставился на меня. Одежду его покрывала подземная пыль.
Чужак сел и, передернув плечами, выбрался из обвязки. Я говорить не мог, а он не хотел. Лицо его было напряжено, на челюсти ходили желваки.
– Я слышал тебя, – наконец произнес чужеземец. – Когда поднимался. Полагаю, твой отец скоро вернется домой.
Он убрал вещи в сумку.
– Думаю, тебе лучше пока туда не соваться. – Он все еще на меня не смотрел. – Ты же знаешь, я должен выполнить работу. Я хочу поговорить с твоим отцом. Предпочтительно наедине.
* * *– Вы не сможете войти в дом, – прошептал я. – Нельзя.
– Я помню, подожду снаружи. Обещаю остаться на крыльце. – Чужеземец разглядывал зев пещеры. – Я дождусь его и попрошу разрешения войти. И если он откажет, поговорю с ним на улице. Но я хочу, чтобы ты пока остался здесь. Хорошо?
Его взгляд скользнул по яме и к темной пустоте за ней и, наконец, вернулся ко мне, к моим маленьким конечностям.
– Что ж. Тебе есть где пересидеть? Тихонько? Подальше от глаз? На всякий случай, чтобы твой отец не… – Чужак прижал палец к губам. – Нужно, чтобы ты не издавал ни звука. Но слушай внимательно, я могу позвать тебя, как только задам вопросы твоему отцу.
– Я найду, где спрятаться.
Может, на скрюченном дереве? На какой-нибудь ветке.
– Где тебя никто не увидит, – напомнил чужак. – Подальше от дома.
Его настойчивость пугала. Мне негде было затаиться в сумерках, чтобы отец не заметил наблюдения.
– Не знаю, – пробормотал я, но чужак встревожился, и я добавил: – Я найду место.
– Отлично, – кивнул он, затем подхватил сумку и скрылся в сиянии дня.
Щурясь, я двинулся следом, но из пещеры не вышел, просто проследил, как он спускается по тропе.
Это очень походило на последние мгновения. И я безумно устал и не хотел выходить на свет.
Будь я дома, то спрятался бы в гостиной и закрыл дверь. Или забился бы в шкаф, обмотавшись старыми простынями. Но домой я пойти не мог.
Яма наблюдала за мной поверх мусора и внутренностей холма. И, несмотря на ее содержимое, я шагнул к ней ближе.
Она не была мне ни другом, ни врагом. Лишь расщелиной, полной камней и древнего хлама. Ну и кое-чего специфического. Я не стремился к
