На следующее утро на разведку было отправлено пять групп партизан. Строго-настрого было приказано идти осторожно, с оглядкой, отмечать все подозрительное. Я вошел в одну из троек. Наш маршрут был проложен по двум деревням – Панкратовка и Соломино. До Панкратовки идти было относительно недалеко – километров семь, причем большей частью – лесом. В селе был верный человек, у которого мы собирались получить информацию, переночевать, а потом пойти дальше. Обычно все старались выходить так, чтобы иметь возможность понаблюдать за деревней час-полтора, а уже затем, в сумерках, добраться до избы своего человека. Так и мы сделали. К тому же место знали укромное и проверенное. Уже два раза там останавливались. Полчаса лежали, разговаривали, потом меня стало ко сну тянуть. Я предложил тянуть соломинку, но Василий Ухов, который шел в нашей тройке старшим, сказал, что спать не хочет и будет дежурить. Третьим в нашей группе был Матвей Дужко, но все звали его в отряде почему-то Митяй. Парень обладал завидной мускулатурой и немалой смелостью, но вообще-то это был простой, неграмотный крестьянин, все свою жизнь проживший в глухой деревеньке. В Бога верил, возраста своего не знал, врать не умел и понятия не имел, что в мире творится. Оказавшись в отряде, он словно снова учился жить. Дужко, ни слова не говоря, накрыл голову полой куртки и спустя пару минут ровно засопел носом.
Я лег в шаге от него. Заснул не так скоро, как Митяй, а минут через десять.
Сон был скользкий, неровный, крадущийся по краю сознания, наверное, поэтому какой-то негромкий звук сумел пробиться в мое сознание. Интуиция неожиданно ударила в набат, разбудив меня. Тело напряглось, готовое взорваться атакой, но в следующую секунду в голове словно раздался взрыв и сознание погасло. Очнулся я уже от сильного удара по ребрам.
– Шнель. Поднимайся, лесной бандит, – это было уже сказано по-русски, но с сильным акцентом.
Приподнявшись, встал, осторожно тронул разбитую часть головы, всем своим видом показывая, как мне плохо, а сам тем временем пытался оценить ситуацию. Судя по умело проведенному захвату, противник был опытен и тренирован, причем явно специализировался по борьбе с партизанами. Немцев было четверо. Крепкие, плечистые, тренированные парни. Обратил внимание на одежду. Нестандартные куртки, с серо-зелеными разводами, свободные, легкие, с капюшонами. На головах мягкие кепи с козырьками. Глаза жесткие, злые и… безразличные. Мне уже приходилось видеть подобные взгляды. Для них мы уже не были людьми, а расходным материалом, которому осталось жить до тех пор, пока он нужен. Бросил быстрый взгляд на своих товарищей по несчастью. Ухов, держась за бок, с перекошенным от боли лицом, тупо смотрел куда-то в землю.
«Минус один», – щелкнуло автоматически в подсознании.
Митяй, наоборот, стоял набычившись, глаза злые, готов броситься в драку, и это притом, что его лицо и левая рука были в крови.
«Минус два».
Шансы на спасение падали все ниже и ниже. Под охраной из трех автоматных стволов один из немцев быстро обыскал нас всех, по очереди. Провел руками по одежде, проверил пояса и голенища сапог. Из-за голенища сапога Ухова вытащили нож и бросили его к винтовкам.
– Всем идти, – и переводчик качнул стволом автомата, показывая направление, затем добавил: – Всем молчать.
Больше не задерживаясь, фрицы торопливо погнали нас сквозь лес. Нетрудно было понять, что, заполучив столь ценную для них добычу, они постараются убраться из партизанского леса как можно дальше. Шли они по лесу легко и мягко, как ходят звери, и в отличие от обычных солдат вермахта, эти гитлеровцы явно не боялись леса. Так шли мы около часа, и как только оказались на окраине леса, немцы немного расслабились, хотя до этого контролировали каждый наш шаг. Это было видно как по выражению их лиц, так и по движениям. Спустя еще полчаса мы подходили к балке, которая лежала на пути в деревню Горелое.
«Они отлично ориентируются на местности…» – только я так подумал, как запнулся, и, чтобы удержать равновесие, шагнул вбок, при этом столкнувшись с немцем. Тот коротко выругался и врезал мне стволом автомата по ребрам. Терять мне было нечего, и я зло выругался, сказав, что если бы у меня в руках был нож, то я тебя, немецкую свинью, зарезал бы в мгновение ока. Если до этого мы шли в полном молчании, то сейчас моя короткая, но выразительная речь прозвучала довольно резко. Немец удивленно посмотрел на меня, не понимая, что я ему сказал, но его сразу просветил знаток русского языка. В его голосе было веселье.
– Вилли, этот русский сказал, если ты ему дашь нож, он зарежет тебя, как свинью.
При этом разведчики, все как один, стали ухмыляться. После этого перевода я ожидал, что немец бросится на меня и будет избивать, но, к моему удивлению, ничего такого не произошло. Он только бросил на меня взгляд, полный гадливого презрения. Так, наверное, смотрят на таракана, которого собираются раздавить.
Дойдя до ручейка, мы остановились. Тепло бабьего лета сделало свое дело, лица немцев лоснились от пота.
– Сесть на землю! – последовала команда.
Немцы, по двое, обмылись в ручье. Пока одна пара мылась, двое других не спускали с нас настороженных глаз и автоматных стволов. Вдруг неожиданно заговорил Вилли:
– Эта русская свинья нанесла мне оскорбление. Как мне лично, так и моему мастерству. К тому же я считаю, что двух партизан нашему лейтенанту будет вполне достаточно, а этот, – тут последовал небрежный кивок головой в мою сторону, – будем считать, был убит при попытке к бегству.
Было видно, что этот атлетически сложенный немец был не только старшим по положению, но и, как видно, обладал непререкаемым авторитетом среди солдат, потому что ему не только никто не возразил, а даже наоборот, на их лицах появлялись довольные ухмылки, словно они предвкушали какое-то зрелище. Когда один из них сделал недвусмысленный жест, резко проведя рукой по шее, у меня по спине и по шее побежали холодные мурашки.
«Он что, собирается зарезать меня, как свинью?!»
Сказав это, Вилли снял и положил на землю автомат, скинул с широких плеч куртку, потом снял ремень с подсумками, предварительно вытащив из ножен
