Привезли нас уже к вечеру. Распределили по баракам, и я еще одну ночь провел в качестве военнопленного среди других немецких раненых, собранных в одном помещении. Утром в барак пришел лейтенант – переводчик. Я поманил его рукой. Он подошел, потом сухо и быстро спросил по-немецки:
– Имя? Фамилия? Звание?
– Константин Звягинцев. Младший лейтенант. Четвертое управление НКГБ, – тихо сказал я, стараясь не привлекать внимание других немцев.
Лейтенант, услышав мои слова, замер, не веря своим ушам.
– Как вы здесь оказались? – наклонившись ко мне, так же тихо спросил лейтенант.
– Может, мы в другом месте поговорим?
– Хм. Вы ходить можете?
– Давно не пробовал, но когда-то все равно начинать надо. Так что…
Я попробовал сесть, потом, опираясь на спинку кровати и руку лейтенанта, встал под изумленные взгляды пленных немцев. Спустя час, когда я уже лежал на кровати в отдельной палате, так называемом изоляторе, ко мне пришел старший лейтенант из СМЕРШа. Беседовали мы с ним долго и подробно, особенно в той части, что касалось обстоятельств моего выхода из немецкого тыла. О задании, с которым мы были направлены в тыл врага, я говорить отказался, мотивируя данной мною подпиской о неразглашении государственной тайны, после чего сообщил ему свою фамилию, звание, место службы и личный цифровой пароль. По окончании разговора я попытался выяснить у него судьбу нашей группы, но единственное, что он смог мне сообщить: никто из разведгруппы, кроме меня, не вышел в расположение наших частей.
– А Кораблев? Как он?
– Погиб. Кроме вас, в том бою выжило девять партизан. Трое из них, как и вы, сейчас в госпитале.
– Повезло. Выжили. Их на смерть послали, а они наперекор ей выжили, – глядя ему прямо в глаза, сказал я.
Неделя, проведенная между жизнью и смертью, подточила мою осторожность и хладнокровие. Говоря о партизанах, я имел в виду не столько их, сколько нашу разведгруппу, которую точно так же послали на смерть.
– Не на смерть, а на подвиг они пошли! За Родину свою смерть приняли!
– Что совой об пень, что пнем по сове – ей все едино конец, – произнес я это уже равнодушно, без капли эмоций.
С минуту особист внимательно смотрел на меня, потом сказал:
– Крепко тебе, Звягинцев, досталось. Понимаю. Ничего! Подлечишься, в себя придешь, – неожиданно в его взгляде и в голосе я уловил сочувствие.
Потом он похлопал меня по плечу и встал:
– Ну, бывай, разведчик!
Спустя сутки меня перевезли в госпиталь.
На полуразрушенной железнодорожной станции по воинскому литеру я получил билет на поезд, пожал руку сопровождающему меня офицеру из местного территориального отдела НКГБ, после чего закинув за плечо «сидор» с сухим пайком, двинул в сторону платформы, где уже попыхивал паром локомотив с десятком обшарпанных вагонов.
В своей плацкарте я был первым, что позволило мне занять место у окна, а еще через несколько минут подтянулись попутчики. Поздоровавшись и перебросившись с ними несколькими дежурными фразами, я стал смотреть в окно. Скоро раздался гудок, и мимо меня медленно поплыл назад железнодорожный вокзал с перроном и тянущимися вдоль дороги пакгаузами. Где-то под полом вагона дробно простучали выходные стрелки. По мере того как паровоз набирал скорость, районный городок со всеми пригородами быстро остался сзади, а навстречу мне уже бежали луга и рощи. Картинка за вагонным стеклом показалась неинтересной, и мысли неожиданно свернули в новое русло.
«Раньше мне часто снился Афган. Пыльные дороги, натужно ревущие грузовики, горы, остовы обуглившихся танков и бронетранспортеров, погибшие друзья. Потом как отрезало. Если что и снилось, то, просыпаясь, этого просто не помнил. Это, кстати, очень странно, ведь потом я столько лет воевал… Теперь почему-то снова пришли сны. Лес. Мертвые тела. И главное, непонятно, кто убит. Стоит присмотреться, но черты лица сразу расплываются. К чему это?» – додумать мысль я не успел, как почувствовал, что меня кто-то тронул за плечо. Вскинувшись, я развернулся, но сразу замер, глядя на испуганно-удивленные лица попутчиков. Похоже, я настолько ушел в свои мысли, что не сразу понял, что мои соседи по плацкарте пытаются обратить на себя мое внимание.
– Извините меня, но у вас такое мрачное лицо было. Вот я и подумал… – начал оправдываться мой сосед по вагонной полке.
– Это вы меня извините. Задумался, – при этом я изобразил виноватую улыбку и одарил ею попутчиков, – и сразу не представился. Звягинцев Константин. Еду после госпиталя домой, на побывку.
– Я так и подумала, – жалостливо улыбаясь, сказала сидевшая напротив меня женщина с добрыми и усталыми глазами. – Молодой, а с лица осунулся. Вон уже прядь седая на виске. Тяжело пришлось, сынок?
– Нелегко, – честно ответил я.
– С какого года воюешь, боец? – поинтересовался, как я узнал чуть позже, ее муж.
– С мая сорок второго.
Мне не хотелось лишних вопросов, не хотелось врать или что-то придумывать, поэтому я сам стал расспрашивать попутчиков. Так узнал, что семейная пара Бирюковых ехала забирать своего младшего сына из госпиталя, находившегося где-то под Москвой.
– Мы с мужем сына младшего, нашего Сашеньку, из госпиталя едем забирать, – объяснила мне Варвара Николаевна сразу после знакомства. – Врачи говорят, что у него со зрением после ранения стало плохо, но мы узнали, что в Москве, вроде в специальной клинике, нам смогут помочь. Мы очень на это надеемся.
Пожилой, худой мужчина с запавшими глазами, инженер-технолог, ехал в столичный наркомат решать вопросы с поставками каких-то редких добавок для металла. Он имел пышные черные усы с обильной сединой и живые глаза. Рядом с ним лежало с десяток газет, которые до этого он внимательно читал. Когда его об этом спросил супруг Варвары Николаевны, инженер ответил, что у него просто времени ни на что не хватает.
– На сон еще выкроишь шесть-семь часов, а все остальное время уходит на работу. Даже ем на ходу. Вот и решил воспользоваться командировкой, чтобы
